Поветрие - II. Аннеска

Внутреннее убранство помещения также показалось мне необычным. Весь дом состоял из одной длинной залы, в конце которой расположилась большая дубовая лестница. В ясный день здесь вероятно было достаточно дневного света, ибо в каждой из стен находилось по равному количеству весьма широких оконных проемов. Сейчас же рядом с каждым из них висело по свече на медном подсвечнике, отчего интерьер наполнялся теплом и мог согреть любого уставшего после долгой дороги путника.

Посреди залы стоял широкий стол, уставленный простой деревянной посудой. Множество людей сидело за ним, но их силуэты были пугающе неживыми. Похоже, мертвенность сущего настигла меня и здесь: сколь ни пыталась я, мне не удалось заметить у присутствующих ни единого движения, услышать от них ни единого слова, сказанного как друг другу, так и мне. Да и в целом мое появление пред ними не произвело никакого впечатления. Ни на кого.

Прошло некоторое время, прежде чем проводник подвел меня к столу и, указав на грубый табурет, предложил мне сесть. Я приняла его предложение, а далее в воздухе повисло затяжное молчание, ибо никто из находящихся рядом по-прежнему не замечал ни меня, ни чего бы то ни было вообще. Все это продолжалось так долго, что мне показалось, будто бы я очутилась вблизи берегов Стикса, ожидая паромщика, который проводил бы меня в обитель мертвых. Это единственная аналогия, которой я могла бы описать происходящее вокруг в тот момент.

– Да сохранит Бог душу этой девы – Спасительницы усопших! – проговорил вдруг ледяным тоном некий человек по правую руку от меня. Его длинные волосы были заплетены в косу и казались чернее смоли. Его подбородок венчала борода, также заплетенная в тончайшую витиеватую линию, напоминающую хлыст.

Немного помолчав, загадочный муж поднялся со своего места, дабы продолжить свою речь:

– Время начать торжество! Да начнется оно во имя нашей гостьи, Господа и душ умерших, и ныне спасенных!

Произнесенная фраза была словно сигналом. Остальные участники трапезы вмиг очнулись от сковавшего их оцепенения, и жизнь, присущая тварному, наконец потекла по их жилам.

– Да сохранит! Да начнется! Во имя Бога и Девы, спасшей души убиенных! – вторили они своему вождю, под невзрачным плащом которого в отсвете свечей блестела кольчуга прекрасной работы. То был момент, когда кружки, наполненные медовухой, были подняты сими странными персонами ввысь.

Теперь настал мой черед поддержать присутвующих в их отраде, но, потянувшись за напитком, я увидела перед собой лишь кубок из кости, внутри которого было вино.

– Почему? Почему вы считаете, что я могу испить крови Христовой, когда не ведаю, имею ли я на это право? – вопреки логике момента воскликнула я, будто ведомая чьей-то посторонней волей. Мой голос перекрыл тогда собой все громогласие вокруг.

– Потому как вы, милосердная сестра, есть Спасительница семей наших! – ответил мне некто из людей. – пейте кровь Господа без промедления из кубка, сотворенного из кости хищника, который более никогда не покажет здесь своей омерзительной морды.

– Смелее, будьте смелее! Вы заслужили это, и в сем вине – нашем даре вам – есть великая благодарность! – вслед за первой последовала новая реплика. Она множилась в голосе каждого из сотрапезников, которые очень скоро соединились в хор. Казалось, все жаждали признать мой триумф. Как бы мне хотелось верить в искренность их намерений.

– О да, великая сестра Господня! – продолжали без остановки вещать окружающие. – Не отказывай себе ни в чем! Тебе ныне позволено многое, ибо в этом и состоит наша дань тебе.

После этих слов, мне привиделось, что воск свечей стал темнее копоти, а огни их приобрели багровый оттенок. Ужас стремительно настигал меня, сковывая члены, побуждая винный кубок пасть на каменный пол, разбившись на мириады крохотных частиц.

– Не тревожьтесь, милейшая Сестра. Крови Господней еще много в сем доме. Множество кубков еще можно наполнить ею без опасения. Вы успеете насытиться ею! – невозмутимо вещали пирующие.

Затем их лики резко помутнели, расплылись, а после превратились в отвратительные звериные рыла. Вскоре вокруг были лишь козлиные и бараньи главы, увенчанные разветвленными рогами, походившими на коренья вековых древес, а также чудовищные морды таких тварей, которые не могли привидеться и в кошмарном сне.

Я внимала мерзкому блеянью и скотскому хрипу целую вечность. К великому сожалению я открыла в себе способность понимать сей бесовский язык, на все лады требовавший от меня совершить грех. Но и в этот раз я нашла в себе силы дать отпор, творя пред очами души моей образ Града Небесного. Одну за одной я возносила мольбы Господу, дабы святые ангелы, в чьих умах хранится знание о Благодати, имя которой Бог, ниспослали мне силы на противостояние ордам Светоносца. Во мне все еще оставались силы не поддаться пороку.

Дьявольская вакханалия в конце концов сменилась кромешной тьмой. И я была искренне рада ей, ибо в минуты те казалось, что благостнее будет появление самой Смерти, призванной во Спасение крылатыми Серафимами, чем бытие в окружение исчадий Люциферова царства. Сия кромешная тьма даровала мне забвение и беспамятство.

– Сестра, милосердная Сестра, что с вами? – я почувствовала, как на мое чело возложили тряпицу, пропитанную влагой.

С великим трудом я открыла глаза. Сразу же к моим ушам подступила звенящая рябь тишины, придавшая пробуждению боль, от которой возможно было избавиться лишь только последующим забвением. Однако, я отыскала в себе силы ответить:

– О, Господь, что произошло со мной? Где пребываю я? И… Кто вы?

Послышался вздох, подобный тому, который срывается с уст человека, почувствовавшего моральное или же телесное облегчение. Затем прозвучал ответ:

– Вы лишились чувств за торжественной трапезою нашей. Вы пали в глубочайший обморок, – голос был на удивление знакомым. – Я – Анна. Та раба Христова, что первой дала вам ночлег в поселении, когда вы соизволили посетить его.

На миг речь прекратилась, словно говорящая почувствовала смятение, а после продолжилась следующим вопросом:

– Вы… Вы помните меня и то, что вы сотворили для всех нас?

Моя память, к великому счастью, совершенно не пострадала. Боль изъедала мое сознание, как вода изъедает неподатливый камень, но сохранность моей мыслей разрушить она не могла.

– Да, добрая женщина, – мягко ответила я, попытавшись улыбнуться, хотя не ведала, как эта попытка отразилась на моем лице. – Я помню наше первое свидание и благодарю Вас за помощь. Жаль только, что бытием своим я доставляю вам беспокойство, отрывая от насущных дел в мире сем, сотворенным Отцом нашим.