Василий Щепетнев - Чёрная Земля

– Прикрой дверь-то, – сказали в спину, и еще что-то, уже не ему. Фонарь погас, но снаружи он был ни к чему – луна светила полно, редкие облака недвижно зависли поодаль.

А дом ведь известный. Дом товарища Купы.

Никифоров дрожал усталой, вымученной дрожью; парная ночь не грела, и казалось – пот, высыхая, превращается в иней.

Он присел на лавочку. Что эти люди делают в доме товарища Купы, где сам товарищ Купа, что вообще происходит – не интересовало Никифорова. Он просто не хотел ничего знать, совершенно ничего.

Крики, что раздались минуту спустя, он встретил почти обреченно, словно ждал. А и как не ждать?

– Ты бей, бей!

– Заходи с боку!

– Колом, колом его!

– Держите Николку! Держите! Утащит!

Потом все сплелось, спуталось, крики пошли бессловесные, дикие. Видно было, как луч карбидного фонаря метался внутри, а затем остановился, замер.

Дверь распахнулась; наружу выбежал мужик, кажется, Микола. Припадая на левую ногу, он бросился к калитке и: пробегая мимо Никифорова, прохрипел:

– Беги! Беги прочь!

Прочь? Куда?

Ноги знали.

К утру он вышел на станцию в десяти верстах от села – усталый донельзя: в ссадинах и кровоподтеках, но странно успокоившийся. У колодца он умылся: поправил, насколько можно, одежду и стал обычным пареньком, побитым где-то в деревенской драке.

Вспоров потаенный кармашек штанов, где зашиты были обернутые вощанкой деньги, «неприкосновенный запас», он пошел за билетом.

Что было, то было. И осталось – там. Ему жить дальше. А время такое, что жить следует неприметно, скромно. Не поладил с деревенскими подкулачниками, и все.

Ему удалось пристроиться у окна. Вагон качало, люди вокруг занимались обыкновенными делами – поправлялись со вчерашнего, ели, ругались, просто дремали, и никому до него, Никифорова, не было никакого дела.

Никифоров смотрел на пролетающие мимо деревья, на поля, на бредущих куда-то баб, и чувствовал, как прошедшее уходит, заволакивается, становится небылью. Лишь однажды, когда поезд выкатил на длинный мост над рекою, помстилось, что небыль – сам поезд, этот вагон, старик напротив, жующий дешевую чесночную колбасу, а в действительности он, Никифоров, остался там, во тьме церковного подземелья. Остался навсегда.

Но мост кончился, паровоз дал громкий басовитый гудок и прогнал вон никчемные вздорные мысли.

Часть вторая. Красноармеец

Вмятинка удара приклада оспиной легла на светлую голубизну крашеных ворот.

Галка нехотя оторвалась от столба и полетела к куполу, в бестолковый хоровод парящих товарок.

– Оглохли, как есть оглохли. Открывай, живо! – Федот опять поднял винтовку.

– Попортишь казенное имущество, – лейтенант соскочил с брички и застыл, не решаясь идти дальше. – Отсидел ногу, – напряглось в улыбке лицо, смешок рвался наружу.

Лошадь махнула хвостом, отгоняя слепня.

– Без расчета строили, – козья ножка, посланная щелчком старшины, упала у ограды. – Сколько сил впустую извели. А камня!

– Жалеешь? – бричка скрипнула, качнулась, а сержант-чекист уже стоял у невысокой беленой ограды, легонько пиная ее носком сапога.

Федот еще раз ударил в ворота. Лейтенант пошатнулся, переступил, ловя равновесие, и закусил губу. Как глупо! Но ноги оживали, щекотное бурление покидало их.

– Хватит попусту стучать, – остановил Федота сержант. – Перелезай, да сам отопри.

Закинув винтовку за спину, солдат перевалился во двор. – Знатное строение, большое, – Иван задрал голову к небу. – Потеть придется.

– Не сомневайся, пропотеешь, – усмехнулся старшина.

Створки ворот медленно распахнулись.

– Поглядим, – чекист шагнул вперед.

Возница легонько стегнул лошадь. Медленно, неспешно вкатилась бричка во двор.

Тишина. Лишь галки наверху подавали порой вредный птичий голос.

Райуполномоченный посмотрел по сторонам. Приехали? От портфеля на коленях, новенького, с тремя замочками, пахло химией, индустрией.

– Не сиротись, Игорь Иванович, присоединяйся! – чекист не выказывал никакого уважения к должности уполномоченного. Заносится хвост, собакой вертеть хочет.

Игорь Иванович вздохнул, покидая бричку. Теперь уже всемером стояли они на мягкой земле в тени храма.

– Жарко, – уполномоченный снял фуражку, мятым, но чистым платком вытер лоб.

А жары и не было. Потом, часа через три, к полудню, придет она, а пока утренняя свежесть цепко держалась в тенистых уголках.

– Я готов, Степан Власьевич, – фуражка возвращена на место, френч одернут. Трудно гражданскому человеку среди военных.

– Тогда приступим. Бердников, вперед! Лейтенант, в случае чего – поддержи.

– Непременно, – легко согласился лейтенант.

Федот затрусил к дому, за ним, не мешкая – чекист с уполномоченным.

Двор чистый, безо всякого мелкого сору – окурков, бумажек, битого стекла. Нельзя смотреть в землю безотрывно. Что подумают? Уполномоченный покосился на чекиста. Серьезный мужик.

Федот махом вбежал на невысокое, в три ступеньки, крылечко.

– Не заперто, товарищ сержант! – радостное нетерпение, предвкушение, восторг – чего больше.

– Ну и заходи, – чекист деликатно поддержал под локоть Игоря Ивановича, поднимавшегося на крыльцо.

– Жарко, – опять пожаловался уполномоченный. Платок, теперь в серых причудливых пятнах, вновь прошелся по лицу.

Пустое ведро громыхнуло где-то внутри, в темноте дверного проема. Федот шагал, не заботясь о пустяках.

Возница положил ладонь на лошадиную морду.

– Можно устраиваться, товарищ лейтенант?

– Погоди, Платоныч.

– Эх, бедолага, – возница достал ломтик хлеба, лошадь осторожно взяла его губами. – Устала, милая, за ночь. Потерпи.

– Сюда, сюда, товарищ сержант, – звал Федот. След его тянулся по дому – сбитые половики, поваленные стулья, опрокинутый аквариум – давно пустой, без воды, только галька рассыпалась по полу.

– Дух какой… – сержант пропустил Игоря Ивановича вперед.

– Известно, поповский, – уполномоченный споткнулся о лежавший поперек дороги веник.

– Тут он, тут, – приплясывал у входа Федот.

– Остынь, Федя, не торопись. Разберемся.

Скрипнула половица, хлопнула распахиваемая дверь. Кровать – широкая, деревянная. Белое покрывало, а на нем лежал человек, лежал, одетый в темно-зеленую рясу, на ногах – башмаки.

– Живой, живой, товарищ сержант. Дышит.

Глаза лежавшего открылись. На бледном лице они, ярко-голубые, казались кукольными, нарисованными, ни удивления, ни любопытства.

Сержант расстегнул планшет, достал сложенный вчетверо лист.

– Так… – бумага развернулась с легким хрустом. – Так… Гражданин Никодимов Сергей Николаевич? Могли бы встать, когда с вами власть разговаривает.