Стефания Данилова - Атлас памяти

Моя любовь к поездам закончилась преждевременно.

Не из-за таджика, предлагавшего мне гашиш в пыльном солнечном тамбуре. Не из-за плачущих детей. Не из-за проводника, сделавшего мне непристойное предложение и полночи колотившего в запертое купе кулаком и бутылкой водки. Не из-за мертвенно-бледной спины на верхней полке, под которой было страшно спать. Не из-за храпа, зубовного скрежета, китайских яств или дурно пахнущих ног. Не из-за того, что я никогда не могу нормально уснуть в поездах.

Толи плейлист совершенно не подходил моему настроению на ближайшие восемь часов, то ли явь была кошмарнее, чем сон. Помню, что хотелось подбегать к прохожим и спрашивать: «Извините, вы не знаете, где здесь ближайший телепорт»? А потом ты покупаешь мне авиабилет, и мама, ожидавшая моего звонка с чужого вокзала, слышит поворот ключа и держит стул наготове, чтобы треснуть мнимого домушника. Утром я меняю в райдере «поезд-купе» на «самолёт».

Небо из окна самолёта было как на уроке труда в шестом классе: картон и приклеенные звездочки из фольги. Бумажным было всё: крыло, одна десятая плейлиста, и я тоже.

Моей любви к поездам едва ли исполнилось семнадцать. Уколовшись одним шприцом с вокзальным героинщиком, она бросилась под поезд, в котором ехало мое отсутствие, с моим именем и билетом.

Я не очень хорошо понимаю, какие цветы в таком случае бросают на рельсы.

Проснуться в полдень от недовольного мява голодного кота. Ощутить ломоту в мышцах от сна на неудобном прокрустовом матраце. Подняться и практически сразу завалиться обратно. Похмельная мигрень имеет куда больше шансов повалить вас на кровать, чем страстный любовник.

Что было этой ночью? Ядрёный коктейль «рядовая пьянка», вдруг переименованный в «пьянка, из ряда вон выходящая». Ингредиенты его безжалостно просты: милая беседа с близкими друзьями, перерастающий в дикий гогот и вызов сатаны в домашних условиях; убористый почерк опьянения в мыслях, шатающейся походкой переходящий в антикаллиграфическую мазню врача-левши под психотропами; темнота, сменившаяся полной потерей цвета. Миловидная трёхлитровая бутыль медовухи, к которой присоединилось купленное у грузин после комендантского часа пыльное вино, вывихнутая из закромов и сусеков палёная водка и (сюрприз!) невесть откуда материализовавшаяся настойка из мёртвых пчёл. Кто-то «шел, упал, очнулся, гипс», а кто-то, представьте себе, пчела: «строил соты в печной трубе, опа, взрыв, и я настойка». Мы пили за смерть, смерть пила за нас. Не помню, кто громче смеялся.

Чем быстрее были мои всё ещё некрепкие шаги по направлению к метро, чем пронзительнее ветер сдувал с моего лица паутину похмелья, чем мучительней и больнее становилось за бесцельно прожитый будущий день, в котором я и полезные дела никак не желали творить друг друга, тем яснее приходило ко мне осознание, что это в последний раз.

За это осознание надо выпить, верно?

Я поднимаю за каждого читателя хрустальный бокал свежевыжатого гранатового сердца.

Я люблю твоё отсутствие. Это не значит, что я не хочу тебя видеть или не люблю тебя.

Твоё Отсутствие – почти то же самое, что и ты. Звучит почти как «Ваше Величество», но только почти. Это пустое сиденье справа, гипотетическая вторая чашка чая или тарелка с едой – меня можно причислить к сумасшедшим, но не к ванилькам. Это адресат моего взгляда, который на обычном языке называется «взгляд в сторону, в небо, сквозь». Твоё Отсутствие бывает сильнее твоего же присутствия. Оно может прикоснуться ко мне в любую минуту, потому что состоит из воздуха и концентрированных мыслей. Оно – не образ, придуманный мной: как правило, подобные образы надуманны и от них за версту несет перфекционизмом. Здесь могло бы быть твоё резкое слово, неуклюжий жест, твоя проблема или грязный носок. Твоё Отсутствие не зарекается ни отчего вышеперечисленного. Можно ли назвать меня полигамным человеком, если я равновелико люблю твоё отсутствие и тебя?

Кому я изменяю, и изменяю ли?

Люби моё отсутствие, пожалуйста. Оно не принесёт тебе кофе в постель, но и не оставит тебя ни в чёрный час, ни в минуту славы. Но почему оно сегодня пришло ко мне и сказало, что ты никогда его не замечаешь?

Один человек сказал мне, что он не может переложить карандаш из одной руки в другую без моего последующего текста об этом.

Вскоре столь частотные посвящения адресату перестали сами. Так без предупреждения перестаёт дождь, ещё недавно взбивавший в лужах мыльные пузыри. Так бесконечная история укладывается спать в золотой завиток эпилога. Так выключается свет и наступает темнота. Это очень просто и не так страшно, как кажется. Гораздо проще и легче посвящать тексты нагретым камням, промокашкам, жукам-солдатикам, закатным отблескам, материнскому смеху и последнему вздоху: если им и не понравится посвящение, ты всё равно не поймёшь их язык.

Этот текст я посвящаю своей синей зажигалке, без участия которой он точно не был бы написан; девочке на остановке, с которой мы синхронно и долго не узнавали друг друга; единственному детскому секретику, сделанному мной во дворе в пять лет; и сотому читателю этой страницы.

Мне нравилась девочка из соседней группы исключительно благодаря рыбьим хвостикам в уголках её глаз.

У соседа по парте были рыбьи холодные глаза, что почему-то не мешало ему множить трёхзначные числа в уме, а также количество стихов одноклассниц о нём на задних страницах тетрадок. У загорелого коренного испанца вместо глаз был спелый крыжовник. Два года стоявший у моей станции инвалид видел только протянутой рукой: его глаза и лицо были обварены. Не дать ему хотя бы пять рублей было невозможно. У бабушки из метро были самые ласково-небесные глаза, какие мне доводилось видеть за всю жизнь. Никто так по-доброму мне ещё не улыбался. Моя стеснительность превысила желание сделать простой человеческий комплимент и, видимо, на том себя и исчерпала вовсе.

Я стою за кассой и вбиваю неправильную цену, потому что у клиентки в каждом глазу по два зрачка, перетекающие один в другой. С губ срывается вопрос: «А это у Вас линзы?»