Евгений Пышкин - Время без героя

Мокшаев задумчиво произнес:

– Знаешь, ну, это может понять лишь тот, кто сам путешествует. Тот, кто в пути давно и, скажем так, пережил похожий опыт.

Пауза длилась мгновение, но чтец успел подумать, что ему понравилось, как ответил Мокшаев. Возможно, он специально выпендривается, стараясь специально вплести в предложение сочетание слов «пережил похожий опыт», сочетание, которое ну никак не вязалось с обликом Андрей, да и в целом не подходило для подростков. Подростки так не изъясняются.

Мокшаев не стал растягивать паузу, а, протянув руку для приветствия, сказал:

– Андрей.

– Евгений.

Они обменялись рукопожатиями.

– Прикинь, целый год прошел, а я тебя не знаю. Видеть-то – видел, но не разговаривал. Ни разу. Даже фамилии твоей не запомнил, – закончил Мокшаев.

– Это не важно.

– Наверно.

Евгений закрыл книгу, поняв, что в ближайшее время не сможет нырнуть в мир авторского вымысла. Он уточнил у Андрея:

– Читал? «Очарованного странника»?

– Да.

– Ну, тогда не рассказывай, чем закончится.

– Я и не собирался, – удивился Андрей. Он смахнул пальцами струйку пота с левого виска. – Фу, блин, ну, и пекло. Как ты вообще это терпишь? В чтении важен не конец истории, а сам процесс. Понимаешь?

– Ну, да. Чтение ради чтения?

– Именно. Я всегда так читаю. Погружаюсь в текст и получаю удовольствие. Вот как ты только что. А я тут вошел и кайф обломал.

– Да ладно. Но… – Евгений откинулся назад, и спина уперлась в ребро столешницы. – Но все же важно, чем закончится история?

– Для меня нет. Важна суть, а не форма. Сюжет – это форма. Может, еще важно то, что ты находишь в произведении лично для себя. Наверно, да… Это тоже важно.

Мокшаев задумался и замолчал. Евгений, воспользовавшись перерывом в беседе, открыл книгу и погрузился в чтение, но вскоре почувствовал сеть чужого взгляда, и эта сеть была раскинута над ним и для него. Собеседник не собирался заканчивать разговор.

– А ты не особо разговорчив, – сказал Андрей.

Слова прозвучали льдисто. Евгению стало неприятно и зябко, будто случайно опустил руку в сосуд с колотым льдом и тут же одернул ее. «Лед», – подумал Евгений, и такая тоска охватила его, что захотелось, чтобы именно сейчас и не секундой позже городское небо заволокли тучи и пошел бы ливень, подул бы прохладный ветер, а жара и духота больше никогда не вернулись.

Он закрыл книгу.

– Я первым не начинаю, – ответил Евгений.

– Что ж, в этом есть своя сермяжная правда, – сказал Андрей задумчиво и, как показалось, брезгливо.

– Не любишь правду?

– Почему? – Андрей удобнее устроился на столе, приготовившись к долгому разговору. – Я не люблю правду в художественном произведении, а так… Скажем, стоит на скатерти кувшин. Я начинаю рассматривать сосуд, например, со дна. Взгляд скользнет по пузатой емкости к узкому горлу, перейдет на фигурную ручку – тем и закончится изучение предмета. Вот та ручка и есть концовка истории. Только мне неважно существует ли сосуд на самом деле и что за форма в итоге окажется у ручки. Насколько реален сосуд? – Евгений пожал плечами. – Вот ты, наверно, не задумывался. И это правильно. Художественное произведение может идти вразрез с логикой действительности, иногда даже оно должно противоречить логике ради того, чтобы автор выразил себя.

– Извини, а ты со всеми так?

– То есть, что «со всеми»?

Мокшаеву показалось, что Евгений неумело попытался сбить его с мысли.

– Ну, сразу начинаешь говорить на серьезные темы?

– А-а… – Андрей улыбнулся и весело хмыкнул. – Нет, конечно. Я тоже не начинаю разговор первым, а на такие темы тем более. Бывает, знаком с человеком, но понимаешь, не стоит откровенничать с ним, а то мало ли… А увидел тебя, думаю, можно пофилософствовать.

– То есть, я не опасен?

– В каком-то смысле.

Евгений машинально провел пальцем по золоченому тиснению и положил книгу на стол. Он невольно бросил взгляд вниз, где на полу лежала его сумка.

– Знаешь, – опять заговорил Андрей, – иногда видишь человека, посмотришь на него, посмотришь в глаза так внимательно и поймешь: он тебя не воспринимает, но все равно по приколу начинаешь грузить. Сначала у него удивленный взгляд, потом округляются глаза, а затем наступает реакция в зависимости от темперамента.

– Типа развлекаешься? Любишь поставить собеседника в тупик?

– Но почему сразу в тупик? Такой цели нет. Но можно и так сказать. Типа того.

– А если он тебе задаст вопрос, на который ты не сможешь ответить?

– Например?

Евгений ненадолго задумался, бросил взгляд на книгу, и вопрос родился сам собой:

– Что такое русская идея?

– Вообще-то это очень просто. Берешь у Бердяева книгу «Русская идея» и последние пять листов этого произведения и есть русская идея. Там всё предельно и понятно, но если ты хочешь услышать ответ от меня, а не от Бердяева, то я скажу так: существует мифический пес о пяти ногах, он и есть на самом деле русская идея. Она, допустим, дремлет между Санкт-Петербургом и Москвой. Ну, как между Востоком и Западом. Когда возникает угроза уничтожения славянского мира, пес просыпается и наступает.

– На врагов русской идеи? – Андрей кивнул. – Но где логика. Если враги, понятно кто, будят пса, они не понимают, что за этим последует? И почему пес с пятью ногами?

– Ну, так он же мифический, а не простая дворняга. Раз мифический, значит, он должен отличаться от простой собаки. А вот враги… Враги встают на одни и те же грабли всегда, потому что выдумывают неверный символ России. А какой он? Правильно, медведь. Но Россия не медведь, она – мифический пес, который дремлет среди снегов, и тревожить его сон куда опаснее, чем выманивать косолапого из берлоги.

– Зачетно. Мне понравилось. Реально понравилось. И прозвучало это гладко и образно.

– Просто я заранее приготовился. Шучу. Конечно, я об этом много раз думал.

– Ну, ладно Бердяев. Это прошлое. Как тебе Шевчук?

– А причем здесь русская идея и Шевчук? Конечно, он гений, но, по-моему, депрессивный. Возможно, оттого что долго на свете живет.

Евгений поднял сумку и бросил в нее книгу. Мокшаев это расценил как сигнал к окончанию разговора.

– Кстати, между прочим, – вспомнил Андрей, – ты как-то раз упоминал, что твоя деревня называется Филипповское. Случайно услышал.

– Да.

– Борское направление? Это недалеко от Каликино?

– Километров пять.

– Я в курсе. У меня там тоже дом.

– Где там? В Филипповском? Серьезно?

– На Жаренном Бугре.

– О как. Я тебя в деревне не встречал.

– Разные компании. Это покажется тебе странным, решишь, что я того или подвох, но я собирался пригласить тебя на свою днюху. В деревне.

– Это, в натуре, странно.

– Едва знакомы.