Валерий Осинский - Книга желаний

Олтаржевский маялся в первом ряду: еженедельник жены победил в какой-то номинации, и организаторы рассадили лауреатов ближе к сцене.

Тут к микрофону торжественно вывели спонсора мероприятия господина Гуськова. Некогда – Аркадия Сергеевича, а ныне – Арона Самуиловича. Ведущие приветствовали его со льстивым юмором. Приглашенные гости оглядели со снисходительным презрением. Гусь кивнул Ржеве (Олтаржевский почувствовал на затылке жжение сотни любопытных взглядов). Но так и не подошел к старому другу. Ни в зрительном зале. Ни на фуршете «а-ля шведский стол». Олтаржевский со свойственным ему самоедством заключил, что, вероятно, тогда на нем, Олтаржевском, стали проступать, как лишайные пятна, первые признаки неудачника, вскоре ставшие очевидными не только для его жены.

Олтаржевский разговаривал с Павлом Буре о его отце Владимире, легендарном олимпионике Мюнхена – позже Олтаржевский замечал в зрачках у публичных знаменитостей такое же, как у Буре, льдистое отчуждение при разговоре с посторонними. Гусь заглянул в зал, кивнул всем и куда-то ушел с «усатым нянем», «забыв» о Ржеве.

Оказалось, помнит, коль первым заикнулся о той встрече!

– Я навел о те справки! – Гусь деликатно покосился на приятеля. – Ты директором в издательском доме работал. Серьезное предприятие с приличным оборотом! Чё ушел? Даже не подстраховался – место не подыскал!

– Генеральный, старый алкаш, возомнил себя Мердоком. Его дочку вызвездило от папиных денег. Я им сказал, что думаю о них…

– Узнаю тебя, Ржева! – хмыкнул Гусь. – Чем занимаешься, кроме газетной пачкотни?

– Да так… Роман думал попробовать…

– Значит, ничем! Пойдешь ко мне в компаньоны?

– Гусь, ты резвишься спьяну. А мне завтра что-то жрать надо.

– Я о серьезном деле говорю! Я тебе звонил – телефон вне зоны. Твои жены не знают, где ты. А твои коммунальные гоблины с похмелюги не вспомнили, кто ты.

– Что за спешка? – обескураженный осведомленностью Гуся, спросил Олтаржевский. – Я все равно в твоих делах не смыслю.

– Мне не нужно, чтобы ты смыслил! На меня смыслящих пол-Кембриджа пашет. Вторая половина – генеральское гэбьё. Толку-то! Ща такая свистопляска начнется! – он вздохнул.

– Гусь, говори прямо – тебе зицпредседатель Фунт нужен? Сейчас с улицы даже продавца в ларек не берут!

– Опять ты в лоб садишь, Ржева! – поморщился Гусь. – Дурацкая привычка! Отвыкай! В бизнесе и политике так не принято! Слава, ты здесь, потому что мы с тобой спина к спине плющили узкоглазых. С твоими мозгами ты бы давно министром печати был. Я ж помню, как за ночь ты на спор выучил сорок восемь падежей табасаранского и семьдесят префиксов хайда? Но в жизни к мозгам нужны связи. И свои люди.

Гуськов посмотрел в окно. Олтаржевский невольно тоже. «Майбах» плавно плыл по Софийской к Раушской набережной. На фоне черного неба за зубчатыми стенами Кремля мрачно высились купола церквей.

– Что скажешь о моем предложении?

– Ничего.

– Боишься? Значит, слышал, что Кремль на меня жмет!

– Не в том дело. Мог бы – помог. А так, какой с меня толк! В мои годы люди миллиардами ворочают или в академиях заседают.

Олтаржевский, как всякий следивший за новостями, знал о «семибанкирщине», куда затесался Гусь. Читал про делишки приятеля с московским мэром и о том, что мэр поссорился с президентом, а Гусь, в свою очередь, – с РПЦ; читал о продаже «золотых» сертификатов Минфина банком Гуся и триллионном кредите от «Росвооружения». Но то – Гуськов «из новостей». Олтаржевскому казалось невероятным, чтобы Гусь, с которым они студентами вместе бухали, перелез за Кремлевскую стену.

– Ладно, о делах после, – сказал банкир, и приятели снова выпили.

Гусь высыпал на золотую пластинку белый порошок из резного портсигара.

– Будешь? – предложил он.

– Нет. Башка без кокса как в тумане! Пожрать бы!

– Мы сейчас в «Националь». Отметим свидание! Можно в «Сирену», – он вопросительно посмотрел на приятеля, – но ты вроде рыбу не жрешь. Или в «Царскую охоту»…

– Нет. Тебе к дому близко. А мне потом черт-те куда ползти!

– Чудак! Тебя довезут! – усмехнулся Гусь. – Как знаешь!

Он по-жлобски воткнул в нос трубочку из стодолларовой купюры и длинно втянул воздух. Его умные слоновьи глазки заблестели.

– Лекарство против страха, – благостно прорычал он.

После Арбата Олтаржевский был как в кумаре, и никак не мог собраться с мыслями.

– Тетрадь! – вдруг осенило его.

– Чё-чё? – Гусь насторожено уставился на приятеля.

Вячеслав Андреевич выхватил из кармана тетрадь в кожаном переплете. Распахнул. Пролистал. Там его почерком, деревянным на морозе, было написано: «Хочу разбогатеть и вкусно поесть».

Час назад, на Арбате, Олтаржевский забыл о шутке прежде, чем закончил выводить последнюю букву своего желания! А сейчас его продрал озноб, как в момент, когда пальцы впервые коснулись тетради.

Вячеслав Андреевич испугался, что сходит с ума. Еще раз перечитал запись и мысленно отмахнулся: «Совпадение!» Мнительность – следствие неустроенности, одиночества…

Он выпил еще коньяка. Страх притаился, но не ушел.

«Майбах» через Большой Москворецкий мост по Кремлевской набережной и Боровицкой площади выехал на Моховую улицу и мягко застыл у красиво освещенного эклектичного здания гостиницы «Националь» проекта архитектора Иванова.

Олтаржевский, как бумажный змей, вывалился в услужливо открытые двери и удивился, что едва стоит на ногах. Но мысли были ясными.

– Гусь, ты кокса в конину насыпал?

– Молодильных яблочек, Слава! Соберись! Первый удар сейчас пройдет.

Гусь улыбнулся и приобнял приятеля за плечи.

Швейцар в форменном пальто с меховым воротником, в цилиндре и в белых перчатках с легким поклоном открыл посетителям высокие двери. Гуся здесь знали.

Они прошли холл с кариатидами и витражами и поднялись в ресторан с расписным потолком и богатыми занавесями на окнах.

В зале было людно. Кто-то кивал Гуськову, кто-то здоровался с ним за руку. К ним уже поспешал метрдотель. Олтаржевский пьяно уставился в толстую спину приятеля.

Позже он не мог вспомнить, как оказался у столика в глубине зала. Но, увидев эту женщину, он на мгновение протрезвел, словно его окатили ледяной водой!

Его поразили её глаза! Удивительно голубые и чистые! Глаза, смотревшие с любопытством ребенка, который не перестает удивляться, как чуду, каждому новому человеку. У нее был спокойный взгляд девочки, не знавшей людской низости. Каре светло-русых пушистых волос придавало ей сходство с первоклашкой на школьной линейке, первоклашкой, твердо намеренной учиться только на пятерки.

Он прищурился, чтобы рассмотреть незнакомку.

Ее ухоженные руки казались выточенными из слоновой кости. Олтаржевский плохо разбирался в драгоценностях, но догадался, что на женщине был дорогой гарнитур из белого золота и бриллиантов. Спутник женщины, кругленький, остроносенький и обыкновенный, в пошлых золотых запонках и с золотой булавкой на галстуке, едва приподнялся на стуле и дернул Гуськова за руку – поздоровался.