Ольга Манскова - Вне имён

И уже сверху, она слышала, что незнакомцы звонят именно в ту же самую квартиру. Кроме громкого звонка, ещё их грубые, громкие голоса, со смесью матерных выражений, донеслись до девушки.

Тем временем, она вскоре добежала до самой верхней площадки. Её тупик заканчивался обшарпанной, чуть приоткрытой дверью: она вела то ли на крышу, то ли на чердак. Маша рванула на себя эту дверь со злобным остервенением.

«Вот и всё. Это – конец наших с ним отношений… Но, почему так гадко на душе? Можно подумать, что я разбиваю кому-то сердце, предаю давнего друга. Будто, совершается что-то непоправимое, и мир разбивается на кусочки, а вся моя жизнь – вдребезги… Вот и всё… С этой пустой и полутёмной площадки, где нет квартир, дверь ведёт, скорее всего, на небольшой чердак, а с него – есть выход на крышу… Прыгнуть?», – промелькнула шальная мысль, в миг отчаянья…

За незапертой железной дверью действительно оказался тёмный, захламлённый чердак. Он был огромен, во всю длину и ширину старого, вероятно, доходного дома. Совсем неподалёку от входа, в маленькой постройке, заключённой во внутренности чердака, была лифтёрная. С изображением черепа и красной молнии на двери. Над дверью лифтёрной тускло светила всё же не выбитая и не скрученная лампочка. Мотор внутри пустоты за железными дверями в это время загудел и заскрежетал: наверное, лифт в доме был очень старый, – и Маша вздрогнула от неожиданного громкого звука.

Она прошла дальше, вглубь чердака, присела за старой деревянной балкой или перегородкой на пустой ящик. Выхода на крышу на чердаке не оказалось. А здесь, в глубине, сразу за перегородкой, было темно и пыльно. Но неподалёку от старого ящика, на котором теперь сидела Маша, были разбросаны фанерные коробки и громоздились кучи битой штукатурки, на которые издали падал косой свет от тусклой лампочки, освещая также пустые бутылки, окурки, мятые пачки из-под сигарет, использованные одноразовые шприцы. Судя по этому мусору, здесь, на чердаке, иногда собиралась местная шпана. Но Маше сейчас было всё равно. Она сидела и тихо плакала, сдерживая бурные рыдания, но не сдержав слёзы. Непрошенные, они всё стекали и стекали по лицу потоками, и, отрываясь, падали на куртку.

«Вот так. Всё банально и до одури прозаично. Как там, в поговорке? Все бабы – дуры, мужики – сволочи, и счастье только в труде?»

Незаметно грустные и циничные мысли сменились беспощадными воспоминаниями о тех моментах жизни, в которые она безнадёжно и неумолимо в кого-нибудь влюблялась. Эти воспоминания разных встреч промелькнули в её сознании в считанные минуты, но принесли не облегчение, а затаённую грусть и ещё большую безысходность. Пронеслись мимо, не оставив следа в её жизни, маленькие увлечения, которые увенчались любовью к Николаю. На этом и остановилась теперь память, рисуя картины их первой встречи.

А познакомились они случайно. Маша тогда, как и сейчас, была студенткой биофака. Приехала из провинции, жила в общежитии. А Николай был коренным петербуржцем…

К тому времени, она уже знала, что Питер – город замкнутых одиночеств. И, в то же время, город страстей, чувств и размышлений. А ещё, сплошных и скорбных обсуждений этих страстей, чувств и размышлений, – повсеместно, везде, со всеми: от лучших подруг и друзей до случайных прохожих. Питер предстал Марии именно таким… Городом, переполненным до краёв чувствами, не выраженными внешне эмоциями, подавленными в себе талантами. Городом не свершившихся, но великих надежд.

Об этом плакали и кричали стены, об этом шептались и пели люди. Это чувствовалось везде. Одиночество рыдало в постелях длинными и тихими ночами, в комнатах, напоминающих своею пустотой гробы. Или же, наоборот, ютилось на общих кухнях, под дым сигарет, кофе и пива, под песни под гитару хором, на застольных вечеринках. Там оно, одиночество, тоже присутствовало. Быть может, ещё более ощущаемое вот так: в толпе.

Всё в этом городе было переполнено невысказанными и невыраженными идеями, не воплощёнными начинаниями… Ввысь, к далёким мирам и созвездиям, уносились несбывшиеся мечты и воспоминания былого – и, чем большим было реальное расстояние между людьми, тем сильнее кричали затаённые страсти, тем громче звучала музыка не выплеснутых наружу эмоций.

Чем больше было запретов, подавлений, тотального контроля и репрессий – во все исторические времена, что тихо шелестели до сих пор на этих улицах, прятались здесь в зданиях и подворотнях – тем ирреальней были мечты, тем сильнее был бунт. Тем безнадёжней была невысказанная боль, отравляющая пространство несбыточностью и безутешной безысходностью. Город великой славы и великолепнейшей красоты – но также и декабристов, бомбистов, нечаявщины и революций… Город противоречивый: великолепный, строгий, стройный – и самый таинственный, тайный, запрятанный вглубь.

Отстуканные на клавиатуре компьютеров или нарисованные кривым росчерком на сенсорном экране художественные опусы-дневники, плавающие на просторах Глобального Общего Сознания, в довольно большом проценте от всего русскоязычного интернета, принадлежали именно питерцам. Как и расписанные стихами подворотни старинных кварталов, подъезды исторических зданий, и стены в граффити…

Маша полюбила всем сердцем этот странный город, полюбила сразу – и навсегда.

Она любила гулять одна по его улицам, всегда узнавая что-либо новое: про здания, про людей, которые здесь жили когда-то… А вот знакомиться она не умела. И никогда бы не познакомилась с Николаем, не будь у неё тётки, которую она называла просто Светкой… В Питере сложно знакомиться, в особенности, когда основная интеллектуальная жизнь перебралась в интернет.

А в последнее время, благодаря появлению ЭМЧ (электронной модели человечества, то есть, общей совокупности сохранённых единиц интеллекта), Глобальное Общее Сознание, как иногда теперь называли интернет, поглотило в себя интеллектуальный мир почти целиком. Электронная Модель Человечества – стала реальностью, практически затмившей человечество физическое. Входя в интернет, отдельные лица неизбежно соприкасаются теперь с миром интелов и общаются в первую очередь с ними.

Такое положение дел в некоторой степени сделало обыкновенных людей как бы людьми второго сорта, во всяком случае, в глубинах информационного мира. Постоянные обитатели наиболее продвинуты в нем, и у них больше времени… Бесконечно больше. Потому, они зачастую относятся к физическим людям, как к братьям своим меньшим.

А это вызвало даже бунт у некоторых представителей реала. Их протест против вечного просиживания за компом всего свободного времени выразился в том, что появились «нью-натуралы», декларирующие любовь к «натуральным» посиделкам и вечеринкам «вживую», а также к выездам на природу, спорту и танцам, к чтению бумажных книг и театральным кружкам. Нередко среди нью-натуралов встречались и весьма экзотические культы: нео-язычество, различные эзотерические движения, и даже так называемые «сетеборцы», которые объявили интелов прислужниками дьявола, поскольку они, по их мнению, не имели души.