Лариса Порхун - Три повести

Ну а что касается его мамы, то мне она даже нравится. Милая такая женщина, полная, но её это не портит и очень симпатичная, кстати: высокая и зеленоглазая, с целой копной волнистых, светлых волос. Они с Юркой вообще не похожи, это действительно очень бросается в глаза.

И я, конечно, Юрке никогда этого не скажу, но мне кажется, что по большей части именно этот факт Юрку больше всего и раздражает. Да-да. Я тоже раньше думала, что только девчонок интересует внешность. Ничего подобного. Мальчишек такие вопросы беспокоят ничуть не меньше. Особенно, если мама у тебя напоминает Николь Кидман или Ким Бессинджер, в российской версии, конечно, а сам ты, говоря откровенно, больше смахиваешь на Румпельштильцхена, и контраст, как говорится, налицо, или лучше сказать – на лице. И если вдобавок наблюдать ты это вынужден изо дня в день да ещё и на такой малой площади, то не стоит удивляться, что рано или поздно у тебя начнут возникать комплексы и разногласия с самым близким тебе человеком, причём по поводу и без.

И у них действительно очень чисто дома. Почти стерильно. Юркина мама, тётя Наташа, за этим тщательно следит. И она всегда спрашивает ещё с порога, помыли мы руки или нет. И Юрку это бесит, хотя за столько лет можно было бы уже привыкнуть, наверное, и простить маме эту маленькую слабость. Тем более что ничего не меняется. Юрка специально орёт, что нет, не мыли и даже не думали, и она каждый раз пугается по-настоящему. Даже удивительно. Она неизменно спрашивает про руки или запрещает пить сырую воду, а он огрызается и делает назло. И так постоянно. Как будто они играют в такую странную, бесконечную игру. Несмотря на то, что Юрка разговаривает с матерью, как последняя скотина, она этого как будто не замечает. А может просто привыкла.

Но в остальном, тётя Наташа славная и ко мне очень хорошо относится, скорее всего потому что у её сына, мягко говоря, не так уж много друзей. И улыбка у неё хорошая. Настоящая такая, не притворная, которой улыбаются большинство взрослых.

Многие, включая и их самих, об этом даже не догадываются. Но ведь это так заметно и так… отвратительно, разве нет? Вот мы буквально недавно встретили с мамой на улице её старую знакомую, и она начала фальшиво восторгаться, как я выросла, как будто это не естественный процесс, а какое-то моё личное небывалое достижение, к которому я пришла путём долгих и упорных тренировок. И, глядя на меня, улыбалась так натянуто и так искусственно своим небрежно накрашенным ртом, что я подумала, что лучше бы она взяла и просто плюнула в мою сторону. Это было бы честнее, я бы её даже зауважала, потому что я против вранья.

– А там? – спросила я, болтая ногой. Юрка непонимающе на меня уставился и я пояснила:

– Ну там, в Израиле, ты разве не будешь изгоем? – нога моя раскачивалась всё сильнее, к тому же к ней присоединилась вторая.

Я задала этот вопрос не потому, что меня сильно интересовал ответ, на самом деле, мне всё уже было ясно, но просто больше в тот момент в голову ничего не пришло, хотя мыслей в ней хватило бы на целый железнодорожный состав.

– Да ты что?! – Юрка даже руками развёл от моей дремучей непроходимости, – Там никто не станет оценивать человека по внешности, понимаешь? Там совсем другой менталитет, я же тебе только что, буквально на пальцах всё объяснил… А значит, я не буду там… выделяться. Там я буду свой, а тут я – вечный хоббит, чужак.

– И там чужак, – сказала я упрямо, не назло ему, я действительно так думала, – чужак, потому что это не твоя страна, я сейчас не о родине там и берёзках всяких, а просто – не твоя и всё, и язык чужой, и люди чужие, даже если вы в чём-то и похожи, они всё равно чужие… И вообще, – я отчаянно искала какие-то аргументы, так как мне казалось, что от этого зависит его решение, – ты вырос здесь, а не там, ясно?

– Ну и что? – фыркнул Юрка, – Тоже мне причина, ты ещё скажи «где родился, там и пригодился», как шапокляк какая-нибудь. И сам засмеялся своей шутке. То есть ему было смешно! И меня это прямо взбесило. И я ему кое-что на это ответила. Так сказать, от всей души. А чего мне церемониться с человеком, для которого дружба ничего не значит?!

В общем, я ему сказала, что он может катиться в свой Израиль сколько хочет. И на здоровье, и что раз он такой любитель шапоклячьих поговорок, так вот ему ещё парочка для коллекции: скатертью-дорога, потому как таких друзей иметь, то и врагов не надо…

Хотя здесь наверняка был явно перебор. Я поняла это уже потом. Но тогда во мне говорила какая-то непонятная обида, действительно непонятная, ну с какой это стати я отказываю человеку в праве жить там, где ему хочется?

Но то, с какой он лёгкостью об этом говорил, да ещё этот смех его идиотский в конце, как будто это действительно такая ерунда, которую не стоило даже и обсуждать.

В конце я не удержалась и сказала спасибо, что проинформировал меня заранее. Так, по крайней мере, сразу видно с кем имеешь дело. И пусть не надеется, плакать тут за ним никто не будет… И ещё что-то сказала, но уже не помню. Вот, а потом встала и ушла. Нет, даже побежала.

Так было нужно по двум причинам, во-первых, чтобы не нагородить чего-то похуже, хотя куда ещё хуже? А во-вторых, говорила я это очень высоким, вообще-то не свойственным мне голосом, а это верный признак надвигающихся слёз. Так что, по-любому нужно было убираться, чтобы не опозориться окончательно.

…Заснуть я долго не могла, всё лежала и думала, кто же виноват в том, что человек с нестандартной внешностью для того, чтобы его воспринимали серьёзно, должен куда-то уезжать? Обстоятельства? Государство, или этот, как его, менталитет? А может сам человек? Или другие люди? Ну, кто или что, в самом-то деле?!

А что если Юрка прав? И это единственный выход для таких, как он… или я? И что, может для меня тоже лучше уехать?

И я стала представлять, что бы я делала и как бы жила в другой стране. Но больше того, как я иду по какой-то чумовой улице вся из себя такая прикинутая и уверенная, в голову ничего не приходило. Да и вообще, всё было как-то непонятно и как-то далеко от меня. Было много вопросов, а ответов, наоборот мало И я подумала, что наверное ещё не готова это обсуждать даже сама с собой.

И ещё я ужасно злилась на себя, что сказала Юрке, мол, никто не будет плакать. А сама чуть не разрыдалась на месте, хотя никто ещё никуда не уезжал. И возможно, он это даже понял, он ведь очень умный и теперь смеётся надо мной. А это ужасно, это худшее, что может быть. По крайней мере, для меня, точно. Если выбирать, что хуже, когда на тебя кричат, игнорируют, бьют, презирают или смеются, то для меня, вне всякого сомнения – последнее. Вернее, для меня и выбор такой даже не стоит. Мне бы даже время для раздумывания не понадобилось.