С. Егоров - Байки из баньки

Пригласил как-то Виктор всю нашу дружную компанию в родительскую баньку, своей тогда у него не было, а до неё неблизко, верст пять, не меньше.

И нас аккурат тоже пятеро, состоящих из двух будущих половинок и кумы. Разъясняю для исключения путаницы, из каких именно. А именно – исключительно из обаятельного и любимого женского пола состоят. Почему кума – спросите. Вроде бы рановато куме быть в этом рассказе, поскольку я ещё не женатый. Но она обязательно будет. Просто захотелось мне так. Очень ей это звание подходит, посчитал, что именно кума, а не просто очаровательная девчонка будет помогать мне в этом рассказе. Есть в этом слове, звании «кума» что-то особое, некая изюминка.

Которая своим острословием, непринуждённостью в общении, особой добротой, кроме улыбки, других негативных эмоций не вызовет. Так что наша хорошо знакомая девчонка, а мне особенно, будет на этих страницах в роли кумы. Надеюсь, не обидится.

Подготовились основательно, прихватив всё необходимое для такого приятного ожидаемого предприятия. Ну а поскольку путь нам предстоит одолеть хоть и не особо дальний, но и не близкий, да что для нас, да в наши годы, какой-то там пяток вёрст, да с такими прелестницами, – так, пустяк.

Виктор к своей половинке за день не один раз туда и обратно бегал, и зимой тоже, и ничего – не жалуется.

Понимаю, я б тоже побежал. Тут я призадумался малость, а побежал бы ли? Моя-то половинка рядом живёт.

Хотя что тут думать, коль запал кто в душу, или в сердце, километры считать не будешь, даже совсем не будешь, не заметишь просто.

А всё-таки, куда это самое «западает»? В сердце или в душу? Сердце вроде как насос, ему силу жизненную по организму гонять предназначено, однако и болеть может не только от ран физических, но и от душевных тоже. Душа – вообще субстанция неизведанная, но тоже болеть может, как так? Не понятно.

Про мозг не говорю, он в таких вещах вообще отключиться может, и тогда в этом деле очень сомнительные выкрутасы произойти могут.

Вот, к примеру. В юмореске одной мужик с крыши упал, на соседку в неглиже засмотрелся, жутко повредился при этом, говорил, инстинкт сработал. Человек, он же «ХОМО САПИЕНС», что значит «человек разумный», а в таких делах дурак дураком делается, вот так-то. Вот и не понятно, что же руководит нами в таких делах щепетильных. Замечу, ко мне это не относится, я – «сапиенс».

Для дороги приятной у нас транспорт имелся, хоть и трёхколёсный, но всё не пешком. Собирались недолго, правда, я подзадержался немного, на упрёки Виктора оправдался тем, что замок от гаража заело, не скажешь же, что другая причина была, я же не один был. Вроде поверил, но пальцем как-то подозрительно повертел, да ещё и прищурился, тоже подозрительно. Половинка моя эту подозрительность не заметила, ну и я сделал вид, что тоже.

Облепили мы транспорт наш и рванули в баньку.

Впереди половинка моя, я за ней, вдвоём за руль держимся, позади кума пристроилась, подружка Витькина в коляске с удобствами, сам он на крыле примостился, все поместились. Витька сидит на крыле коляски, песни поет во весь голос, даже треск «самоходки» нашей перекрывает, девчонки орут то ли от страха, то ли от удовольствия.

До чего ж приятно вот так ехать, хоть и трясёт изрядно, а не замечаешь неудобство это. Да и как на такие мелочи внимание обращать, когда впереди своя прилипла, а сзади кума прижимается, ощутимо прижимается, всеми выпуклыми частями, так бы ехал и ехал.

Приехали, погода, как по заказу, не холодно, не жарко, в самый раз. Отец Виктора баньку подготовил, самая обычная, рубленная, настоящая. Стоит она за яблоневым садом, скороспелые уже осыпаются, того и гляди, по макушке врежут, жуть как приятно, иногда не очень, довольно ощутимо, больно же. Но так и хочется забыть обо всём да к девчонкам своим прильнуть.

Печь истоплена как положено, березовыми полешками, хвойные не очень идут, горят жарко и очень быстро, но угольков нету, а угольки долго поддерживают необходимый жар, на печке котел с горячей водой. За холодной Виктор собрался, от моей помощи отказался, сам, говорит, натаскаю, да я и не больно настаивал, поскольку от дороги для меня впечатлительной ещё не отошёл.

Девчонки в сумках привезённых копаются, щебечут наперебой, а как же, их же трое, а это уже много, тут без пересудов не обойтись. Кой-кому наверняка косточки промоют, не без этого. Я ничего не делаю, так сижу, довольный, благодушный, разморило меня, память отчего-то в прошлое потянуло.

Припомнилось мне, как меня бабушка в печке мыла, тогда тоже шибко разморенный был, засыпал быстро после этого, без капризов засыпал. Хотя однажды каприз был, огромный каприз, да и как не возмутиться было, когда такое несчастье для мальчишеского самолюбия произошло. Сами посудите.

Начну с того, что объясню, почему я после бабушкиной баньки сразу носом клевал, и вообще, что такое в печке мыться, в русской печке. Мне и пяти лет не было, но уже сознательный, понимал, что к чему.

Так вот, печка протоплена, все угольки сметены. На второй день в неё настилается ржаная солома, раньше нельзя, русская печка на второй день жар подходящий отдавать начинает, да и угару уже нету.

Потом в неё настилается ржаная солома, другая хуже, а от этой дух хлебный, и организмом хорошо воспринимается, вместе с печкой русской лечит фактически от всех болезней. Для вирусов и микробов всяких верная смерть. Потом и остаётся только веничком их в совок смести да в ведро помойное забросить, им там самое место.

Сверху солома дерюгой или полотенцем льняным накрывается. Там же тазик небольшой с теплой водой ставится. Обязательно веничек берёзовый кладётся для духовитости, запаха ароматного, коим обязательно надо по себе пошлёпать, место для мальков, как я, вполне позволяет. А как время пришло, вытаскивает меня бабушка из печки всего пропотевшего, распаренного, сонливого и сажает в корыто, намыливает, моет. А потом как раз каприз и произошёл, сонливость моя враз пропала. Мне после всего одеться надо, а она дала мне девчачьи штаны, ну такие, розовые с резинками у колен. Это ж надо, это же позор, возмущению моему предела не было, сильно обиделся, даже очень, а как же не обидеться, самолюбие-то задето. Я надулся и наотрез отказался их надевать. Она спокойно так сказала: «ну сиди, сиди» – и ушла. Но я же голый, сколько сидеть можно, помычал, посопел и оделся.

Рассказать, что ли, про такой конфуз? Нет, не буду, на смех подымут, опозорюсь только, промолчу лучше.

Вернулся Виктор, заорал на меня.

– Эй, хорош спать, всё готово!

– Да не сплю я, это солнышко послеобеденное в глаз заглянуло, вот и прищурился. Бодренько, воспоминания прогоняя, отвечаю ему.

– Да где ж ему не задремать, вон как голову на плечико ласточке своей положил, почти и не дышит, от волнения, видать, разволновался сердешный.