Жанна Голубицкая - Тегеран-82. Побег

– А ему понравилось в Тегеране? – заинтересовалась я.

– Боюсь, как следует осмотреть Тегеран Александр Сергеевич так и не успел, – грустно констатировал папа. – Его смущало, что он плохо ориентируется на тегеранских улицах, ведь в предыдущую «командировку» Грибоедов «сидел» в Табризе и знал его куда лучше, чем Тегеран. Но, думаю, на Фирдоуси он наверняка выходил прогуляться, хотя в то время она звалась иначе – хиябан-е-Ала-од-Доуле. И площадь, по которой мы сейчас с тобой идем, и вся нынешняя улица Фирдоуси от востока до севера носила имя Ала-од-Доуле в течение всего правления Каджаров – с 1785-го по 1925-й год.

– А в предисловии к «Горю от ума» сказано, что Грибоедов относился к Персии с пониманием и любовью! – проявила я осведомленность, благо никогда не пропускала предисловия.

– Думаю, что Персию в целом он и впрямь любил, раз уж прожил здесь 4 года и даже выучил язык, – предположил папа. – Хотя, как ты знаешь, обе «командировки» сюда для него были ссылкой. Оба раза император таким способом убирал «неблагонадежного» дворянина Грибоедова подальше от столиц. Александр Сергеевич был знатной фамилии, не в темницу же его бросать, вот царь и отсылал таких, как он, на дипломатическую службу в горячие точки. Оба раза Грибоедов ехал по назначению нехотя и надолго застревал в Тифлисе, через который лежал его путь. Всякий раз причины были уважительные – то ранение, то женитьба, но, как бы то ни было, в Персию Александр Сергеевич явно не торопился.

– Тифлис – это Тбилиси? – уточнила я.

– Да, – подтвердил папа, – в то время в Персию ехали караваном через Кавказ, с остановкой в Тифлисе, где стояли русские императорские полки. Направляясь в русскую миссию в Персии в первый раз – в наказание за «зачинщичество» дуэли из-за балерины Истоминой – Грибоедов, как назло, встретил в Тифлисе своего несостоявшегося противника Якубовича. Того самого, с кем он стрелялся бы, не погибни в поединке с Завадовским Шереметев-младший и не узнай об этом Александр I. Слово за слово – и горячие молодые люди исполнили задуманное, устроив дуэль на пистолетах прямо в Тифлисе. Это было в июле 1818-го, Грибоедов как раз оказался там проездом в Табриз.

– Неужели Грибоедов застрелил-таки Якубовича? – испугалась я. – Раз он все же прибыл в Персию, значит, убит был его противник?!

– Логично! – оценил папа. – Но Якубовича не так просто было застрелить. Он, конечно, славился своей меткостью, но Грибоедова убивать вовсе не собирался. Якубович желал его проучить, что и сделал весьма жестоким способом – нарочно прострелил ему ладонь левой руки. Убедившись, что попал Грибоедову в левый мизинец и повредил его, как и планировал, Якубович заявил: «Ну хоть на фортепьянах теперь стучать не будешь!». По злой иронии судьбы, десять лет спустя именно изуродованный Якубовичем мизинец помог опознать тело Грибоедова среди горы трупов, оставшихся после резни в русской миссии.

– Выходит, МИД трижды продлевал Грибоедову командировку? – поразилась я, имея в виду привычный «совсотруднику» посольский график.

В советское время МИД обычно командировал дипломата на три года. Если сотрудник проявлял себя хорошо и изъявлял желание продлить командировку, его могли оставить на второй срок – еще на три года. Продленную командировку, случалось, прерывали раньше заявленного срока – по инициативе самого служащего или его руководства. Но вот чтобы командированного выдернули из страны раньше, чем он отсидит в ней свои первые три года, должно было случиться нечто из ряда вон выходящее. Ведь ведомство готовило специалиста к командировке, вкладывало в него средства, чтобы закрыть им определенную зарубежную вакансию, и сразу подобрать ему замену было не так просто. Особенно жестко эта система соблюдалась в регионах, специалистов по которым было не так много, ведь, согласно правилам, 90% состава дипкорпуса должно владеть языком страны пребывания.

Но трижды продлевали командировку только самым ценным, практически незаменимым специалистам – или очень близким к послу и московским кураторам. Например, папа нашей заргандинской королевы Ники «сидел» в Тегеране лет двенадцать, если не больше, и Ника, сколько себя помнила, столько проводила лето в Зарганде.

– Ну да, можно так сказать, – рассмеялся папа. – Только Грибоедову «командировку» продлевал не МИД, а лично Его Величество российский император. Первая поездка Грибоедова, не считая простреленного в Тифлисе мизинца, прошла спокойно. Поначалу он увлекся персидской историей и культурой, прочел много книг, изучил фарси…

– За три года изучил фарси! – восхитилась я. – Неужели и писать научился?!

После «сидения на воротах» в заргандинской комендатуре я-то уж точно знала, что, находясь в стране изучаемого языка, разговорные слова запомнить несложно – но вот чтобы научиться писать этими загогулинами, надо изрядно потрудиться!

– Грибоедов научился и читать на фарси, и писать, – подтвердил папа. – Примерно за три с лишним года. Он прибыл в Табриз летом 1818-го года, а в 1821-м стал проситься назад.

– Почему? – удивилась я. – Надоело?

– Ну да, видимо, заскучал, – согласился папа. – В начале своей дипломатической карьеры он проявил незаурядные способности – вернул на родину целую колонию плененных в Персии русских солдат, завоевал авторитет у тогдашнего шаха и его окружения. Но все время писал прошения о переводе его назад в Россию. И в конце 1821-го года, благодаря хлопотам симпатизирующего Грибоедову генерала Ермолова, Александра Сергеевича перевели в Тифлис – на должность секретаря по дипломатической части при главноуправляющем Грузией, которым и был Ермолов. В Тифлисе Грибоедов и начал писать «Горе от ума». Кстати, изначально Грибоедов назвал свою комедию «Горе уму». Но скоро и в Тифлисе он заскучал…

– Почему? – снова удивилась я. – А как же его возлюбленная Нина?

– Это было еще до встречи с ней, – пояснил папа. – Вернее, он знал ее с самого детства, но воспринимал как ребенка, дочурку семьи его друзей. А он тогда был, как говорили в те времена, «блестящим» светским молодым человеком, привыкшим к обществу, его тянуло назад в Петербург – к балам и дворянским собраниям. В середине 1823-го года Грибоедов выпросил у Ермолова длительный отпуск, но прежде чем вернуться в суетный Петербург, уединился в родовом имении в Тульской губернии, чтобы там, в тишине и покое, дописать два последних акта «Горя от ума». А закончив пьесу, сразу же направился сначала в Москву, затем в Петербург, где с головой окунулся в светские развлечения, по которым так соскучился.

– А как же тогда он снова попал в Персию?

– Снова в наказание, – улыбнулся папа. – У петербургской «золотой молодежи» того времени, среди которой вращался Грибоедов, в моду вошло «вольнодумство». Большинство ограничивалось пустопорожними разговорами на балах, но Грибоедов примкнул к тем, чьи идеи вылились в движение декабристов. Близость поэта к опасным для монархии элементам не осталась незамеченной при дворе. Император не арестовал Грибоедова только благодаря хлопотам того же генерала Ермолова. Но и в столицах оставлять его царь не желал, поэтому собственноручным указом вернул его в Персию – теперь уже в должности министра-посланника. Император счел, что там как раз поучительная для горе-вольнодумца опасная обстановка.