Жанна Голубицкая - Тегеран-82. Побег

– И что Грибоедов? Согласился?

– Ну, в то время царям не отказывали, – засмеялся папа. – Как, впрочем, и в любое другое. Грибоедову пришлось собираться в путь. Но ехать он очень не хотел, будто предчувствуя беду. Поэт объяснял свое состояние своему приятелю Пушкину так: «Вы не знаете этих людей: вы увидите, дело дойдет до ножей!»

– Какому Пушкину? Тому самому?!

– Ну да, тому самому – «светилу русской поэзии». Пушкин и Грибоедов вращались в одном кругу и приятельствовали. Собираясь в Персию во второй раз, Грибоедов спрашивал сам себя: «Что сделано?» И сам себе отвечал: «Да, „Горе от ума“ и Туркманчайский договор отменно удались…» Поэт называл чин посланника, который дал ему император, «павлиньим» – вроде свадебного генерала. Читала же Чехова? Грибоедов говорил, что в Персии ему «многое придется делать так, как делать бы не следовало». Он понимал, что император дал ему такой красиво называющийся чин, чтобы использовать в непростой обстановке.

– Пап, а ты откуда все это знаешь?! – мой папа походил на Шахерезаду, у которой в каждой сказке таилась другая сказка – и так тысячу и одну ночь! Папа тоже мог рассказывать увлекательные истории бесконечно, они не кончались у него никогда. Если только он сам уставал.

– Я хорошенько обнимал чинару! – хитро прищурился папа и продолжил: – И вот Грибоедов снова по пути в Персию оказывается в Тифлисе. И снова он в угнетенном состоянии духа и всячески пытается оттянуть прибытие на удручающее его место службы. Вот тут-то он и влюбляется отчаянно в княжну Нину Чавчавадзе.

– Ты же говорил, что он воспринимал ее ребенком! Как же так вышло?

– Совершенно верно, – согласился папа. – Грибоедов сам признавал, что это было внезапное озарение, что он воспылал в одну секунду, не посмотрев, что у Нины уже есть настойчивый обожатель, почти жених. И этот жених – Сергей Ермолов, сын того самого генерала Ермолова, который спас Грибоедова от царского гнева и ареста из-за его связей с декабристами

– Но как же тогда он взял и в нее влюбился?! – меня очень волновал вопрос, когда же друзья отца перестают видеть в его дочери только ребенка?!

– Нину Чавчавадзе, дочь своего друга, он знал с детства и даже учил ее игре на фортепиано. Но в тот приезд в Тифлис, зайдя к Чавчавадзе, вдруг увидел не девочку, но девушку. Грибоедов, говорят, всегда подтрунивал над «романтизмом и сентиментализмом», но в тот раз сам признал, что все его поведение вдруг стало «гимном сентиментальности». Он во всех красках описал это смятение чувств в своих воспоминаниях (см. сноску-5 внизу). Позже Соня Орбелиани, давняя подруга княжны Чавчавадзе, пыталась выведать у нее подробности того вечера, но Нина только краснела, смущенно опускала ресницы, теребила кончик газового шарфа и говорила тихо: «Не знаю, право же, не знаю! Как во сне!». А потом добавляла: «Как солнечным лучом обожгло!». Ну а что Грибоедов? Как только он понял, что юную Нину тоже «обожгло», он немедленно попросил ее руки. Вся родня невесты тут же их благословила.

– Но ей же было всего 16!

– Ей тогда и 16-ти не было, до дня рождения оставалось два месяца. Но все равно в те времена этот возраст считался нормальным для замужества. Тем более, в Грузии. Александр и Нина обвенчались и вместе отправились в Персию, со свитой и целым караваном свадебных подарков и домашней утвари.

– В Тегеран? – уточнила я.

– Сначала в Табриз, – ответил папа. – В предыдущую «командировку» Грибоедова наше посольство располагалось в Табризе – как обычно, бок о бок с британским. И русская, и британская дипмиссии покинули столицу всей Персии ради столицы иранского Азербайджана в угоду Аббасу-Мирзе – второму сыну шаха Фатх-али. Отец так его любил, что назначил наследником престола в обход своего старшего сына Магомета-Али. В то время сам Фатх-Али, утомленный войнами, практически отошел от дел, доверив управление страной любимому сыну. А поскольку Аббас-Мирза предпочитал Табриз и разместил свой двор там, дипмиссии иностранных государств предпочли держаться к нему поближе. Но в этот раз российскому Посланнику в лице Грибоедова предстояло прибыть ко двору самого Фатх-Али-шаха, чей дворец был в Тегеране. Дипломатическая задача перед Грибоедовым стояла не из простых: русский император требовал ускорить выплаты персидской стороной контрибуции, положенной по Туркманчайскому договору, так как российскую казну в тот момент истощала война с Турцией. А персидский двор, напротив, планировал задобрить Посланника щедрыми дарами и выпросить через него у русского императора отсрочки. Денег на выплату «кураров» – оговоренных ежемесячных сумм – в шахской казне катастрофически не хватало. Ходила молва, что даже шахский гарем пожертвовал в пользу контрибуции России все свои драгоценности, вплоть до того, что с пеньюаров шахских жен спороли бриллиантовые пуговицы. Чего уж говорить о простом народе, который трудился, не зная передышки, ибо взносы в казну стали непосильными. Сам же российский Посланник говорил о своей миссии так: «Уважение к России и к ее требованиям – вот что мне нужно». Нину он оставил в Табризе, а сам отправился с караваном и свитой в Тегеран.

– А почему он жену с собой не взял? – подозрительно осведомилась я.

– Ну ты прямо маминым тоном это спросила! – оценил папа и показал мне большой палец. – Нина была хрупкая, тоненькая и уже беременная, и Грибоедов побоялся брать ее с собой в малознакомый ему город.

– А ты нас с мамой брать не побоялся! – отметила я.

– А я не побоялся, – признал папа. – Но вы же справляетесь!

– Справляемся! – важно подтвердила я и, ради пущей ассоциации себя с Грибоедовым, в которую я про себя играла в течение всей нашей беседы, уточнила: – А наше посольство в Тегеране тогда было там же, где сейчас?

– Поскольку при Аббасе-Мирзе русские дипломаты жили в основном в Табризе, свою тегеранскую резиденцию русская миссия на то время отдала на постой казачьим бригадам. И ты отлично знаешь это место!

– Зарганде! – обрадовалась я. – Старая бильярдная и бимарестанские конюшни!

– Совершенно верно! – согласился папа. – Сооружение, которое за пару веков не разрушилось, а всего лишь превратилось в «старую бильярдную», в свое время служило главным зданием российской дипмиссии. Там проходили важные встречи, туда съезжались короли и шахи. А когда из-за Аббаса-Мирзы наш дипкорпус съехал в Табриз, в главном здании расположилось командование русско-персидских казачьих бригад, а сами казаки жили вокруг во времянках…

– А их лошади стояли в наших дачах! – восторженно дополнила я.

Мне нравилось чувствовать себя частью истории, быть хоть как-то причастной к событиям, вошедшим в учебники.