Жанна Голубицкая - Тегеран-82. Побег

– Вот вы посмотрите на меня! – вещала она нам всем, сидящим в рядочек на лавочке в первые дни после своего приезда. – Вот я вроде и пухленькая, и ноги у меня не от ушей, и глаза – не фары, как у некоторых, но все мальчишки в моем классе бегают только за мной! И не только в моем классе, но и в параллельном! Да и не только из нашей параллели, за мной со всей школы парни бегают – и «старшаки», и даже подшефные!

Я глядела на ее крохотные серые глазки, мясистый носик, неопределенного цвета жидкие волосы и большой подвижный рот с пухлыми губами – и безоговорочно верила, что она говорит правду! Было в Мартышке нечто такое, что заставляло в это поверить. Взрослый человек сказал бы, что в ней била ключом сама жизнь. С высоты прожитых лет добавлю, что в ней была та самая женская «червоточинка», равнодушным к которой не может остаться ни один здоровый мужчина. Не случайно же «легкий налет порочности» – излюбленный прием режиссеров, ваяющих образы незабываемых, роковых женщин. Их «фам-фаталь» – далеко не всегда писаная красавица, гораздо чаще это как раз такой «живчик», каким была моя тегеранская Мартышка.

Верила ей не только я, но даже мальчишки. Что до Тапони, то в первый день она слушала Мартышку молча, а на второй, как только Мартышка на секунду отлучилась, вдруг изрекла:

– Энергичная дворняжка!

Мы уставились на Тапоню в ожидании пояснений, но она больше ничего не добавила.

– Все ясно, – заключил Серега, – я у мамы попугай!

Сегодня я понимаю, что тогда, в силу обстоятельств нашей жизни, в каких-то вещах мы были намного взрослее своих сверстников, зато в других безнадежно от них отставали. Штрихи, из которых складывалась наша картина мира, были настолько хаотичны и иногда противоречивы, что, когда речь шла о незнакомых нам реалиях, мы были просто не в состоянии отличить правду от лжи. И любая красочная ложь в нашем неокрепшем сознании легко могла стать правдой. Так и рождалась великая путаница нашего мировоззрения – из обрывков взрослых фраз и почерпнутых из случайных книг сведений, помноженных на собственные детские фантазии. Наш взгляд на окружающий мир формировали самые разные люди, попадавшиеся на нашем пути, со своими личными сомнениями, страхами и амбициями. Хорошо еще, что родители не ленились время от времени вмешиваться в эту путаную картину мира и проводить в ней генеральную уборку. Для меня в этом смысле был очень важен папа. Именно к нему я, как та книжная «кроха», чаще всего шла за разъяснениями, где хорошо, а где плохо. И именно в ту пору узнала, что в жизни все далеко не так однозначно, как в детских книжках. Нет только черного и только белого, зато есть множество полутонов и оттенков, которые в одной картине хороши, а другую безнадежно портят. Часто то, что одному на пользу, другому во вред – и наоборот. Папа в таких случаях напоминал мне известную пословицу про русского, которому хорошо, когда немцу смерть.

В Мартышкиных историях, а все они были о любви, никто из нас не способен был вычислить не то, что вранье, но даже преувеличение. Тем более, мы добросовестно не понимали, зачем ей нам врать, если это не имеет никакого практического смысла?! Понятно, когда врешь, чтобы уйти от наказания, получить желаемое, свалить вину на другого или, наоборот, выгородить друга. Но врать просто так – это же пустая трата слов, времени, собственной фантазии и чужого доверия! Именно так мы рассуждали и потому верили каждому Мартышкиному слову.

Например, мы ни на секунду не усомнились в том, что у 14-летней семиклассницы Мартышки на самом деле был бурный роман с ее учителем истории. Нам не показалось невероятным, что Мартышка, за которой «бегали все парни школы», выбрала в кавалеры преподавателя, который годился ей в отцы. Мы не обнаружили ничего странного в том, что они ходят вместе в кино, после школы он провожает ее до дома, а в классе при всех признается в любви. Лично мне Мартышка по секрету призналась, что иногда заходит к учителю домой, где они целуются и «всякое такое».

До нас даже не доходило, что в московской школе того времени, такого быть не могло – потому что не могло быть в принципе! Свой родной район возле метро Ждановская Мартышка живописала так, что в моем воображении он рисовался чем-то вроде чернокожего Гарлема, каким показывали его в американском кино – кварталом, полным опасностей, приключений и отчаянных мужественных парней. Я жалела, что никогда там не была, и мечтала, вернувшись в Москву, сразу же посетить Кузьминский лесопарк.

Мартышка была не просто обаятельной хулиганкой, она была еще и талантливой рассказчицей. Но только не такой, как мой папа, чьи рассказы были обстоятельными и познавательными. Мартышка была рассказчица-вспышка – прямо помесь Карлсона с бароном Мюнгхаузеном. Ее истории были короткими, зато сразу разили наповал своей сенсационностью.

У Мартышки не было ни страхов, ни сомнений, ни совести, ни каких-либо других ограничений – и от этого казалось, что весь мир принадлежит ей. Конечно, проанализировала я это гораздо позже, а тогда просто почувствовала.

Она словно обладала магнетическим полем, сильным настолько, что в первое время после ее появления под обаяние и влияние Мартышки попали даже мальчишки. Правда, «поле» ее работало только в близком контакте: стоило ей отдалиться, как наваждение таяло.

Этим она тоже напоминала «толстого человечка с пропеллером»: пока он играет с тобой в твоей комнате, ты абсолютно уверен, что он существует, и что он «лучший в мире друг». Но как только он вылетает в окно, обещая вернуться, ты уже не очень уверен, а был ли он на самом деле?! Его влияние спадает как морок.

При разборе наших с Мартышкой «полетов» моя мама так и выразилась:

– Она ее заморочила!

Это был тот редкий и едва ли не единственный случай, когда мама оказалась на моей стороне. Но все это было позже. Вначале было весело.

С появлением в нашей бимарестанской жизни «Карлсона» в лице Мартышки именно я стала самым преданным ее «Малышом». В ее присутствии я увлекалась настолько, что забывала обо всем на свете. Но стоило моему «другу с пропеллером вылететь в окно» (ненадолго отлучиться), как я приходила в ужас от количества «плюшек», которыми мы успели набаловаться.

«Завербовала» меня она в самый первый день, как только появилась в бимарестанском дворе.

– Ну и чем вы тут заняты? – спросила Мартышка, оглядев всех нас пятерых, сидящих на лавочке в патио.

Мы не нашлись с конкретным ответом. Вроде бы чем-то мы постоянно занимались, но в двух словах это было никак не обозначить. Вроде учимся, но и не учимся, гуляем – и не гуляем. Самодеятельность устраиваем, но это всего-то несколько раз в год, по большим праздникам.

– На скейтах гоняем! – наконец нашелся Серега.