Маркус Дольчин - Всполохи звезды. Часть первая: Явление Мадонны

– Ну, что, старатели, показывайте, что нарыли? Ой, какой синенький и уже холодненький! Вот, ироды, со своим телом подпортили нашему замечательному лечебному учреждению прекрасную статистику выживаемости.

– Михалыч, не разводи демагогию. Принимай неизвестного, как говорят американцы, Джона До. Видишь: сердце ещё бьётся. Документов при нем не нашли, но одет прилично.

– Ох, какой пульс реденький, и наполнение слабенькое. Бьётся – это слабо сказано. Шевелится – не иначе! Ладно, добрый я сегодня. Давай бумажку, подмахну.

Зашелестела бумага, по которой мягко прошуршала авторучка.

– Ладно, валите, скоропомощные, с глаз моих долой – и чтобы они, глаза мои, сегодня вас больше не видели!

Хлопнула дверь и послышался звук отъезжающей машины.

Последнее, что помнил доставленный, это как принимающий врач положил свои пальцы ему на лоб и стал ими мерно перебирать, постукивая одним за другим. И его задумчивый голос:

– Что же мне с тобой, бедолага, делать? Ладно, вызову для тебя реаниматолога.

И тут снова наступила тьма, но уже ледяная, и привезенный потерял сознание.

Он очнулся в комнате цвета какао неоднородной консистенции с разводами и пятнами – наподобие того, которое ему давали на завтраках в советской школе. Такой окрас ещё называли «цветом детской неожиданности».

Первое, что увидел пострадавший – была грудь. Округлая, пышная, проступающая через белый, немного прозрачный халат розовыми ореолами с крупными, твёрдыми сосками- словно чайными розами в утренней росе. Грудь была такая соблазнительная, что простыню приподняла спонтанная эрекция, а мужчина неосознанно потянулся к ней губами, но резкий голос остановил:

– О, очнулся! Сиську захотел, что ли? И, вижу, не только сиську?.. (посмотрела вниз). А ты живчик! Мы уж и не чаяли, что выкарабкаешься. Но тебе ещё рано, кровь от головы отливает.

И больно ударила щелчком указательного пальца по возвышению под простынёй. Все вожделение моментально улетучилось и простыня выровнялась. Мужчина хотел сказать что-то нецензурное, но язык его не слушался, каждая попытка пошевелить им вызывало боль – рот пересох, язык и губы потрескались… Руки затряслись от негодования, но он поймал на себе острый взгляд стальных, синих глаз пышущей здоровьем медсестры и возбуждение стало спадать. Всплыла картина из детства, когда Гай проснулся ночью от скрипа родительской кровати. Спросонок он подобрался к двери комнаты, где спали папа и мама, и через щель приоткрытой двери наблюдал такую картину: мама нежно обнимала отца со спины и целовала его в шею. Страстно шептала:

– Ну, Юленька, дорогой мой, хотя бы разочек.

Отец раздражённо заявил:

– Я не такой! И у меня голова болит. Отстань! Завтра рано на работу вставать!

Мама напирала, но отец стал отбрыкиваться ногами и с раздражением отбросил от себя её страстные руки. Раздосадованная мама резко отвернулась и обиженно засопела. Вот только теперь, по прошествии ряда лет, когда уже нет его заботливых родителей, до человека дошло, что облом – это слово болезненное…

Напоследок посмотрел на тот предмет, что вызвал в его теле такой фурор. Грудь – эта первая часть женского организма, доступная рукам и губам каждого мальчика. Говорят, есть несчастные, что были лишены этой прелести и сразу перешли на силиконовые предметы- бутылочки с искусственной смесью. И таких становится всё больше…

Про советское прошлое с его резиновой и прочей промышленностью вспоминать не хотелось – не вкусно. Вся эта промышленность была жёстко милитаризированная и на гражданские вещи, как правило, у государства не хватало ресурсов. А одними танками, самолётами и ракетами сыт и одет не будешь, не говоря уже о капризах и потаённых желаниях…

Он вспомнил момент, когда ему приснилась Мадонна из клипа «Cherish». Её мокрая одежда прилипла к телу, отрывая осмотру соблазнительные изгибы тела и проступающие контуры умопомрачительной груди. Тогда он проснулся с кончиком одеяла во рту и поллюцией.

Медсестра заботливо напоила его, протерла губы и смазала их каким-то кремом. Язык задвигался легче и его шевеление больше не вызывало страданий.

Подошел врач:

– Очнулся? Хорошо, очень хорошо. Так, давление держим, пульс ровный, одышки нет. Великолепно! Ну, и как Вы дошли до жизни такой?

Пациент молча пожал плечами.

– Ну-с, молодой человек, как вас звать-величать? – спросил доктор.

– Гай. – тихо просипел пострадавший.

– Как- как? – переспросил доктор.– Хайль, Хайм, гей, хай?

– Гай. – повторил чётче больной.

– Скажите ещё, что Гай Юлий, и я Вам консультацию психиатра обеспечу.

Гай помотал головой в стороны и сказал чётче:

– Гай Юлианович Дронин.

– А я уж, грешным делом, хотел тебя к «Наполеону» пристроить. Марина, помнишь «Наполеона»? – обратился к медсестре.

– Такое разве забудешь, Семёныч? Мы после «Ватерлоо», что он нам устроил, два дня палату отмывали, вспоминая его всеми «добрыми» словами.

– Да, он нам тут сожжение Москвы чуть не устроил! Ну, ладно, болезный, отдыхайте. Я пока милицию проинформирую, что вы очнулись и себя вспомнили.

Медсестра поставила капельницу, сделала какой-то укол в бедро и Гай стал чувствовать, что его тело оживает – возвращается способность им управлять. Несмотря на заложенность в груди, он почувствовал себя живее. Веки налились тяжёлой теплотой и наступил естественный сон в полупустой реанимационной палате.

Пробудился Дронин тёмной ночью, глядящей в окна реанимации, от интенсивного скрежета кровати слева, которая ранее пустовала. Блекло мерцал ночник, а под простынёй соседней койки кто-то шевелился и дёргался.

Голос из темноты медленно загромыхал:

– Ну что, тварь, заблудилась? Имя тебе шесть, шесть и шесть! Шесть ножек, шесть глазок и шесть крыльев.

И навзрыд завизжал:

– Ты мне всю душу истоптала, сил моих больше нет! Я тебе голову откушу!

А затем застонал, подвывая. Гай заметил в пятне света, где-то на уровне груди страдальца, ползущую маленькую мошку.

Подошли дежурные врач и медсестра. Врач сказал:

– Похоже, опять «белку» привезли. Мариша, сделай ему…

Медсестра набрала шприц и по катетеру ввела стонущему какое-то лекарство. Он стал затихать, бормоча себе под нос что-то невнятное и вскоре уснул. В тишине Гай тоже провалился в сон.

Рано утром к соседу слева пришёл на консультацию доктор с бородкой, в очочках на прямом носу, с внимательными карими глазами, ну, словом – вылитый писатель Чехов в высоком, белом, накрахмаленном колпаке. «Чехов» наклонился над ним внимательно:

– Как вы думаете, дорогой Сергей, где Вы сейчас находитесь?

Больной стал дико озираться по сторонам и надрывно произнёс: