Михаил Станецкий - Маленькая капля на кончике носа

– Я вчера опять её видел. Она сидела в кафе и потягивала свой любимый латте. Правда, выглядела она лет на сорок моложе. Я дважды проходил мимо и каждый раз кивал ей. Она делала вид, что мы не знакомы. Вот всю жизнь так. Если уж обидится на меня, то молчать, не замечая меня, может целый месяц. Я схожу с ума, кажется. Но я знаю точно, что это она. Родинки, манера носить платки и тому подобные детали выдают в ней мою Любу. Вот бесит меня это. Спрашивается – зачем все эти игры? Я ведь могу и замену ей сыскать! Ты же знаешь, что бабы меня обожают. Года полтора назад меня на руках семь шведок выносили из кафешки после моего очередного триумфа. Но я всё время возвращался к ней. Она же не ценила этого никогда, понимаешь ты?! – Саша перешёл почти на крик.

– Прошу, успокойся! Сколько раз мы обсуждали это. Пойми, старческая любовь не должна вызывать сильные эмоции, ибо это удел молодых и половозрелых, а не перезрелых ипохондриков. Старики должны источать умиление и фонтанировать цитатами акмеистов начала двадцатого века. А ты, прости за резкость, хотя бы одно стихотворение прочитал мне на сон грядущий? Слезливо описал ли ты мне плавный перелёт стаи гусей на фоне алого заката? Нет, Саша, ты погружаешься в бездну своих болезненных фантазий, как золотарь, жаждущий найти в выгребной яме утерянный партбилет стареющего «едроса», – сказав всё это, я рассмеялся, надеясь вызвать улыбку и у Саши, своего старого приятеля, которого приехал навестить и поддержать в трудную минуту. У него умерла жена. Они жили здесь последние лет пятнадцать, на чужбине, за тысячи километров от Москвы, где мы все и родились. С женой они часто ругались и спорили по всяким глупым поводам, но смерть её он воспринял настолько болезненно, что, кажется, немного тронулся умом. Теперь, по прошествии уже месяца после смерти жены, Саша стал её встречать в местной деревушке, отстоящей от маяка и причала километрах в трёх. Саша не просто любил захаживать на утренний капучино в местное кафе, но он там дважды в неделю выступал в качестве певца и музыканта. Жена его, Люба, это не одобряла, рассматривая это как старческое чудачество и бессмысленную трату времени. Саша упрямился и, признавая, что кофе там делают отвратительно, продолжал туда ходить, утоляя не утолённое с молодости тщеславие и просто назло Любе. И вот Люба умерла. Села отдохнуть на лавочке у причала и, тяжело вздохнув, закатила глаза, чтобы покинуть Сашу навсегда. Поначалу Саша был собран и достойно проводил жену в последний путь. Но по прошествии нескольких дней по ночам стал вести с женой нескончаемые диалоги. В чём-то он убеждал её, о чём-то спорил, впрочем весьма доброжелательно. Но при этом Саша перестал спать. Он не спал недели две, после чего позвонил мне по WhatsApp, рассказав о своих бедах. Я прилетел через две недели. За это время Саша научился спать по несколько часов, но за этот подарок расплатился тем, что стал встречать свою умершую Любу наяву. Эти встречи уже произошли несколько раз в том самом кафе с мерзким кофе и чудесным усатым хозяином заведения, который каждое Сашино посещение сопровождал комплиментом в виде национального десерта «Паштель де ната». Саша с аристократическим достоинством кивал головой, ел десерт и пел сочным баритоном, заставляя вздрагивать задремавших посетителей преклонного возраста. Пел он, конечно, не за десерт, а по причине чувства жажды признания и успеха, чем на протяжении всей своей жизни похвастать не мог. Конечно, определённое признание своим талантам Саша получал, но в основном среди тех, кто лично знал Сашу. И поэтому дважды в неделю Саша пел, играл на гитаре, пил дурной кофе и ел бесплатный десерт. Надо заметить, что у него был прекрасный голос и обширный репертуар. Когда я приехал, не зная ещё, как найти этот маяк, где они с Любой жили последние годы, я случайно забрёл, сойдя с автобуса, в то самое кафе и обомлел, услышав прекрасный Сашин голос:

Саша обладал уникальным голосом – он мог органично исполнять песни как тенором, так и баритоном. Это было поразительно. В кафе даже приходили специально его послушать. Саша посещал это заведение каждый день, но пел только по вторникам и пятницам после обеда. Его репертуар поражал разнообразием – это был и фольклор, и русский романс, и шансон… И каждое исполнение он завершал переводом на не очень хорошем английском содержания исполненных песен. Посетители неистово аплодировали, и подозреваю, что не очень-то понимали Сашу. Песни Саша выбирал сентиментальные и исполнял их искренне, со слезой на глазу, что не могло не тронуть сердца простых жителей деревни. Они видели, что поёт Саша от души, и это не оставляло никого равнодушным.

Зайдя впервые в кафе после длительного перелёта, я сначала не узнал Сашу. Он оставался в моей памяти как склонный к полноте моложавый бывший спортсмен, который старательно следил за собой и своей физической формой. Теперь же я увидел сухого старика с ввалившимися глазами. По его лицу катились слёзы, когда он по-английски пытался пояснить смысл казачьей песни «Не для меня». Учитывая, что среди аборигенов лишь единицы говорили по-английски, а родным для них был португальский, то понимали Сашу в большинстве своём лишь иностранные туристы, которых было здесь в высокий сезон достаточно много. Местные же прежде всего воспринимали Сашино творчество интуитивно, то есть сердцем.

Я подошёл к подиуму, на котором Саша под гитарные переборы исполнял свои хиты прошлых лет, и, громко зааплодировав в конце его песни, закричал «Браво!».

Саша вскочил, обнял меня крепко и долго не выпускал. Так мы простояли минуты две. Посетители кафе, молчаливо внимавшие до этого Сашиному вокалу, загомонили и зашумели.

– Пойдём отсюда, устал я, – произнёс наконец Саша, разомкнув свои крепкие объятия.

Через полчаса мы были уже у него дома, на том самом легендарном маяке. Саша оказался здесь при весьма интересных обстоятельствах. Купив тут маленький домик недалеко от левад, наполнявших живительной влагой все поселения острова, Саша заметил, что его деревенька, нависающая над океаном у крутого обрыва, постепенно съезжает вниз, что являлось следствием эрозии почвы. Это неминуемо через несколько лет привело бы к катастрофе. Местный президент жунты несколько раз писал в правительство с призывами о помощи, но бюрократическая машина работала со скрипом. Месяцы шли, но ничего не менялось. Местный муниципалитет получал ободряющие письма от правительства острова с уверениями о скорой программе поддержки. Тогда Саша и предложил устраивать еженедельный праздник с посадкой деревьев по обрыву. Это что-то вроде израильского праздника Ту би-Шват, когда все жители дружно выезжают на природу и под хороводы любви и радости сажают деревья и прочую флору, о котором Саша знал не понаслышке. Каждую субботу все жители деревушки собирались у обрыва, сажали несколько часов деревья, а потом пели и угощали друг друга заранее приготовленными блюдами, созданными по домашним рецептам. Хорошая мадера, чудесная погода, песни и танцы сделали своё дело. По обрыву появилась лесополоса, люди сблизились, а Саша там впервые и запел, чем привёл всех местных в восторг. Поэтому раз в неделю он и пел в этом кафе. Президент местной жунты был в восторге. На их праздник стали собираться из окрестных селений, а позже приезжать туристы издалека, из разных стран. Праздник стал не еженедельный, а ежегодный. Со временем к празднику проявила интерес и церковь, назначив святого покровителя, которым стала Жасинта Марту, та самая фатимская святая, которая была свидетельницей явления святой Девы Марии в деревушке Фатиме. В благодарность президент местной жунты предложил, чтобы Саша сам определил себе награду. А Саша, потомственный романтик, давно мечтал жить при маяке. Президент выполнил просьбу Саши и добился ставки смотрителя в давно заброшенном маяке, который постепенно разваливался. Саша и Люба решили его восстановить. Вся деревня принялась помогать им. Через полгода маяк был как новенький, а Саша со своей Любой поселились там, отдав свой домик под нужды фрегезии, то есть местной общине. Там, по инициативе Саши, устроили культурный центр, где Люба читала лекции, а Саша, опять же, пел. Теперь поток интуристов стал ещё гуще. Маяк привлекал любителей экзотики со всех концов мира. Но Саша быстро охладел к своей роли смотрителя маяка, взвалив всё это на хрупкие плечи Любы, которая работала не покладая рук. Люба проводила экскурсии для интуристов на маяке, самозабвенно рассказывая о русской литературе обалдевшим от неожиданности экскурсантам. И невдомёк интуристам было, что русскую литературу Серебряного века Люба любила гораздо больше, чем маяк и все окрестности в радиусе двух тысяч километров. Большинство слушателей уважительно кивали из вежливости, а посетители из России ошалело пытались увязать островную культуру Атлантического океана и русскую словесность начала двадцатого века. Нужно учесть, что Люба в совершенстве знала португальский, английский и испанский. И её рассказы о достопримечательностях острова, маяка и неприметной деревушки произносились на великолепном английском. Это доводило до истерики русскоязычных туристов, пытавшихся понять – отчего англоязычный гид так некстати и самозабвенно рассказывает о русской культуре. Люба так развлекалась. Водя группы посетителей по острову, она надевала маску Арлекина, скрывавшую её лицо, чем повышала градус восторженной интриги до невообразимых высот.