Джо Смит - Точка росы. Версия 1.1

Но однажды это изменилось. Я тогда не знала, кто взялся за кисть и краски, где нашел палитры и силы. Знала только, что на короткий чудесный день стены бараков, их крыши, покрылись сказочным узором яркого, кричащего всеми оттенками розового и зеленого граффити. Перед нами, обитателями одного из самых мелких Оазисов, задавленных повинностями и пустыней, открылся чудесный мир. Огромные птицы с радужными хвостами смотрели на нас с тонких неровных стен наших жилищ, гигантские цветы, будто специально, выросли на них, чтоб подарить самую свежую, несущую сказочные ветра, фиолетовую тень. В этот день мы пропустили работу. Водораздел забросили, никто не пошел стоять, согнув спину в мутной воде канала, никто не встал под испепеляющие лучи. Весь этот день был как один большой праздник. Мы с мамой провозились целый день в нашем крошечном садике камней, расчищая песчаные дорожки тонкими грабельками, рисуя ими замысловатые узоры. Я неосознанно повторяла рисунки, что окружали меня в тот волшебный день, и с детским удивлением рассматривала крошечные цветные пятнышки на маминых руках. Из кармана ее старенького, но неизменно выстиранного передника торчали кисти. И я радовалась этому, это вызывало у меня почти восторг. А еще я очень радовалась тому, что у каждого дома появилась своя маленькая тайна, ведь раньше только наш отличался от серой массы бараков тем, что за ним был разбит этот сад. Теперь же у каждого дома было сердце, поющее диковинными птицами, цветущее магическими цветами и листвой.

А вечером, как и обычно, была минута Тишины, когда все, кто носит Диск, на абсолютном автоматизме выстроились в шеренгу, вытянули левую руку вперед, раскрывая ладонь. И стояли так все положенное время, пока кто-то, мне, ребенку, неведомый, считывал у этих измотанных, но хранящих тень улыбок людей информацию о прожитом дне. Они стояли, рефлекторно держа спину ровно и дыша так тихо, что казалось, будто они и не дышат вовсе. Улыбки постепенно сходили с их лиц, по мере загрузки воспоминаний и эмоций. Я смотрела в небо, и все думала, что вот сейчас увижу ту штуку, что заставляла моих знакомых и друзей стоять вот так, недвижимо и постепенно стирала радость из их глаз и лиц. Зрелище это было жуткое. Его можно отнести ко многим и многим страхам моего детства.

А на следующее утро я вспомнила себя отскребающей краску с деревянной стены сначала своего, потом соседского барака. Мамы нет, она лежит внутри, и с ней что-то очень не так. Тупой нож, который зажат в моей руке, слишком тяжел. Солнце палит нещадно. «Может, это потому, что волшебные цветы больше не защищают нас?» – спрашиваю я себя, загоняя очередную занозу в руку.

И даже теперь ничего из этого не хотело уходить. Ни осунувшееся лицо мамы, обрамленное тонкими пепельными локонами, ни ее бледные пальцы, перебирающие семена, ни руки с тонкими запястьями, никак не созданными для грубой физической работы. Я видела, как она тонкой тростиночкой ломалась в нашем Оазисе. Ее бешеной внутренней энергии отчего-то перестало хватать.

Я открыла глаза, точно зная – я плакала. Снова. Но никому не было дела до моих слез. А в особенности моему Провожатому. Глянул волком поверх края маски – и снова вперился в дорогу.

Но водораздел Оазиса 104 с его мутной водой все еще стоял перед глазами. И отец, который очень быстро забыл, что жил с Зелеными.

Отец стер это с себя, как смывал песок после каждой отработки одной из повинностей. Как только мы переступили порог Оазиса Эолов, он стал истинным Эолом. Пусть и низшего ранга. Потерял часть своей души, ту, что пела, помогала смотреть на каждый день с улыбкой, радоваться каждому восходу жестокого солнца и надеяться на лучшее. Она сгорела вместе с его Связанной. Об этом не было ни слова в волшебных сказках мамы – о проклятии Связанных.

Он не забыл мамы. Того, что я сделала с ней. И бросил все силы своего сердца и мозга на то, чтобы разобраться, чтобы выяснить, что со мной, Объектом 104, было не так. Он не называл меня иначе. Только на прощание изменил своей привычке.

Отчетливо вспомнилось, как крепко отец прижал меня к себе. Без защиты. Без набившего оскомину латексного прикосновения. Он обнимал меня, гладил по волосам. А я вырвалась, никак не продлив это мгновение.

Снова защипало глаза. Я быстро вытерла слезы и посмотрела на своего хмурого провожатого: в его глазах отражалась только пустыня.

Она наступала. Пустыня нагло стучалась в лобовое стекло, кипела в моторе, шуршала под колесами. Бесконечная, красная, никому неизвестная. Впереди лежали только раскаленные пески, а через них – древнее, потрескавшееся шоссе. Оно зрительно разделяло пустыню пополам, петляя мимо давно умерших городов, изредка теряясь в их руинах.

Я не смотрела на своего провожатого. Меньше всего мне хотелось видеть сейчас его лицо, скрытое маской респиратора, и поэтому я разглядывала однотонный, уныло выцветший пейзаж. Он навевал сон, удушливый и тяжелый. Но я держалась. Я слишком хорошо помнила, каким он бывает, и больше не хотела испытывать этот ужас.

Машина перегревалась. Вентилятор без остановки гонял по салону раскаленный воздух. Было невыносимо. Пот заливал глаза ручьями. Я прикладывала ледяные ладони к лицу и шее, чтобы хоть как-то охладиться. Это помогло ненадолго – через какое-то время наступило обезвоживание, и губы начали трескаться.

Я прекрасно понимала, что воду надо было экономить и терпеть это бесконечное удушье, не зная, сколько времени мы проведем в пути, а спросить – не решаясь. Угроза моего провожатого ярко всплывала в памяти. Он внушал какой-то очень противоестественный страх. Все, что мне оставалось, просто подстроиться под обстоятельства, как я делала до этих пор.

В итоге жажда все-таки победила мою силу воли. Я отцепила фляжку от пояса и начала медленно пить, задерживая воду во рту. А потом, опустошив свой запас ровно до половины, просто откинулась на сидение. Я закрыла глаза, чтобы хоть так ненадолго отключиться от реальности. Дорога, мягкое движение машины, шорох колес по песку больше не напрягали. Нужно было принять этот путь, и я пыталась смириться. Я надеялась, что там, куда меня везли, Эолы обязательно разберутся со всеми проблемами. Так было надо. Надо – и точка.

Дремота была вязкой, влажной. Она была воздухом, которым не надышишься, скатывалась с середины лба куда-то к вискам и охватывала горячим обручем голову. Видений не было. Просто разноцветные лоскуты реальности. Они обрывисто проплывали перед глазами. Я бессознательно поплыла за ними, но это не продлилось долго: по телу прошла судорога, освободив меня из плена тягучей подступающей пустоты.

Мысли о воде снова вторглись в дремоту. До сих пор не понимаю, как мой провожатый обходился без влаги так долго. Я только и слышала что его спокойное, размеренное дыхание – и никаких жалоб. Как будто не было ни изнуряющего зноя, ни солнца, которое пыталось нас поджарить прямо в металле машины. Оно мертво висело в небе и если и погибало, то в какой-то безумной, мстительной попытке желало и нас выжечь с этого бесплодного куска скалы. Хотелось верить, что где-то среди песков, под убивающими лучами сгорающего солнца действительно существует двести Оазисов, двести – ни больше, ни меньше – зарегистрированных, функционирующих Оазисов. В обратное верить совсем не хотелось.