Анастасия Ермакова - Неизбежность друг друга

И со временем Полина поняла, что люди вообще в большинстве своем безразличны ко всему и ко всем в этом мире, кроме того немногого, что касается непосредственно их. Здесь начался первый парадокс Полины. Теряя интерес к жизни этих безразличных людей, уже не вслушиваясь в их рассуждения, Полина начала додумывать их истории сама. Она наперед рассчитывала, как будут складываться у нее отношения с тем или иным человеком, и зачастую отметала всяческие попытки сближения с ней, теряя интерес к этой, уже «прочитанной», как ей казалось, «книге».

Полина настолько привыкла к мысли, что живет в сконструированном ею самой иллюзорном мире, что уже почти не в состоянии была близко общаться с реальным человеком и воспринимать его как человека, а не как часть ее воображения. Но в этом было еще только полбеды. Весь ужас состоял в том, что и себя Полина перестала воспринимать настоящей. Нет, она не была обыкновенной сумасшедшей. Она была обычной девушкой, несчастной по-своему, по-своему и счастливой.

В ее жизни было все, что было в жизни любой двадцатитрехлетней девушки: страхи и надежды, увлечения, предрассудки, большие и маленькие тайны, узкие джинсы, подруги с ворохом свежеиспеченных сплетен, друзья по универу, беспробудно торчащие в соцсетях, неудачные отношения и прочее, прочее, прочее… Все. Кроме одного. Не было любви.

От этого Полина не страдала. Это отсутствие и было образом ее жизни. Откровенно говоря, она уже не могла представить свою жизнь без этого отсутствия, без этой пустоты.

Почувствовала ее Полина лет в семнадцать, когда закончила школу и поступила в университет. Именно тогда пустота потихоньку начала разъедать ее хрупкую, как тончайшее чешское стекло, душу. Позже, лет в девятнадцать, она дала этой пустоте имя. Простое и точное – одиночество. Она остро чувствовала в себе это одиночество.

Одиночество было у нее в крови.

Она любила повторять это имя в своих рассказах, набросках и особенно в стихах, которыми заболела лет в четырнадцать и которыми она потихоньку стала заполнять бесконечно-глубокую пропасть своего одиночества. Одиночества души. Но стихи стали наскучивать ей. Не потому что она писала их слишком часто или помногу, нет. Писала она иногда, особенно, когда ей было плохо. А когда ей было очень плохо – писала навзрыд и писала прозу. Попутно она увлеклась средневековым рыцарским фольклором, чешской культурой и литературой и решила связать свою жизнь с филологией и на время забросила собственное творчество.

И только когда Полина поступила в аспирантуру, уехала на стажировку в Чехию и начала писать кандидатскую, она поняла, что ее жизнь – в другом. Она должна писать то, что ей хочется писать. И самое главное – она не может не писать. А если говорить совсем уж точно – не может не сочинять. Теперь она уже не могла вспомнить, как жила до того, как начала придумывать – придумывать свой мир, своих героев, свои истории, свои чувства и саму себя в этом мире.

Еще в детстве она любила домысливать продолжения хорошо известных всем сказок, и ее истории казались ей более интересными, более захватывающими, а главное – более настоящими. Постепенно герои книг, детских, а потом и взрослых, герои фильмов, герои чужих романов и повестей проникали в ее жизнь. Почти автоматически, бессознательно Полина, посмотрев какой-нибудь фильм, который сильно впечатлил ее, или прочитав книгу, близкую ее душе, продолжала еще какое-то время жить судьбами главных героев, «следить» за их жизнью…

Но все это было раньше. Чужие герои перестали быть ей интересны. Теперь Полина выросла и стала молодой привлекательной девушкой. Но главное – теперь она постепенно становилась творцом, создателем, сочинителем судеб своих героев. Теперь она сама могла управлять их чувствами, распоряжаться их страхами, их желаниями и поступками. Полина одновременно и любила, и ненавидела себя за это.

Любила – потому, что ей нравились миры, которые она создавала из тонких нитей своего сознания и среза окружающей ее реальности. Создавала легко и так же легко, хотя и не всегда, могла разрушить.

А ненавидела – за то, что та, другая, настоящая жизнь ускользала от нее, проходила мимо, где-то совсем рядом, совсем близко. И Полина слышала только ее звонкие шаги, шорох ее одежды, только эхо ее голоса.

Для нее процесс сочинительства стал буквально наркотиком – без него Полина не могла, но вместе с тем она чувствовала, что это разрушает ее. И теперь, когда перед ней открылись двери ее собственного, но уже не придуманного ею сюжета, Полина чувствовала всю свою слабость, беспомощность и беззащитность перед опрокинувшимся на нее миром реальности. И только одно она знала точно – перед человеком, с которым она оказалась рядом теперь и с которым должна была провести бок о бок еще три года – она притворяться не станет. Она считала, что, чем быстрее ее незапланированный муж узнает ее, тем быстрее между ними все станет ясно – а именно то, что между ними быть ничего не может.

Полина была уверена, что узнав ее, Алберт быстро разочаруется в своем случайном выборе и найдет способ разорвать их нечаянно связавшиеся в один узел судьбы. Она чувствовала себя самозванкой в этой истории. Полину мучил вопрос, почему Алберт выбрал именно ее. Ведь он не мог знать, что она пишет (об этом вообще не знал почти никто), а значит, не мог видеть в ней выгоду для себя как издателя. Неужели он действовал просто наугад? Вошел в бар, познакомился с писательницей и вмиг решил ее использовать, одновременно как способ получить акции отца и как выгодное вложение, которое при грамотном бизнес-плане будет приносить регулярный доход. Ей не верилось в это. Но даже если все было так – она не чувствовала достаточной уверенности в своем таланте, чтобы оправдать эти ожидания. Да и не хотела она их оправдывать.

Она убеждала себя, что ей не нужны были ни его деньги, ни его влияние. Да, для нее в какой-то степени это действительно был брак по расчету. Ведь перешагнув через свой страх, не успев опомниться и взвесить свое решение – Полина решала главную задачу своей жизни – качественно изменить ее. А более выгодной возможности сделать это могло больше и не представиться. Выходил еще один парадокс: перемены стремительно врывались в жизнь Полины, но она все ожесточеннее закрывалась от них, стараясь всеми силами схватить свою прошлую жизнь за хвост.

И все же Полина могла понять мотивы своего решения. Ее мучило другое – каковы были мотивы Алберта? Неужели только деньги? Ей почему-то не верилось в это до конца. Что же еще – банальная скука? От этого Полину коробило еще больше. Она не собиралась быть игрушкой в руках избалованного судьбой игрока в жизнь. Она ругала себя за то, что, как те дурочки-модели, о которых говорила Ева, клюнула на всю эту внешнюю красоту, на его серебряные глаза, бледный лоб, старомодную галантность.