Анастасия Ермакова - Неизбежность друг друга

И тогда твоя иллюзия оживает, превращается в огромную ветряную мельницу. И ты начинаешь с неистовой силой сражаться с мельницей, не понимая, что, разрушая ее, ты разрушаешь себя. Такого, каким ты себя знаешь.

Те, кому удается победить мельницу, становятся по-настоящему другими..

Но таких мало, а остальные обречены вечно сражаться с ветряными мельницами собственного воображения.

Мельницы – всегда разные, но они всегда одинаково огромны и неодолимы…

Прости меня, но скоро ты поймешь, что я – всего лишь одна из таких ветряных мельниц для тебя.

Прости, но я уже поняла, что моя ветряная мельница – это ты. И нам никогда не победить друг друга.

И изменить ничего нельзя.

– Боже мой, как мне пережить эту осень. Этот бесконечный дождь и полумрак? – шептала Полина, то и дело подходила к занавешенным окнам и, отодвигая край гардины, прижималась лбом к холодному чистому стеклу. Медленно дышала на него и сквозь запотевшую поверхность заглядывала на улицу. Все ей казалось безумно грустным, серым и неприветливым в старых и угрюмых Подебрадах.

Ей не хотелось ни говорить, ни видеться с Албертом, ей было странно и холодно в его небольшом старом доме.

Нужно было ехать в Прагу, в архивы, и готовить материал для кандидатской, но Полина не могла себя заставить и выйти из дома. Старочешские легенды и ее работа с ними словно опротивели ей. Девушку все сильнее манил собственный воображаемый мир ее романа, и хотелось все бросить, прыгнуть туда, как в пропасть. Разбиться там насмерть и никогда не возвращаться в реальную жизнь.

А временами хотелось бросить все и сбежать домой, и из этого дома, и из страны, в Москву, в прежнюю жизнь.

Полина часами просиживала, запершись в своей комнате. Иногда за ноутбуком, но слова не складывались в предложения, а если писать и получалось, то Полине страшно не нравился результат.

Иногда она садилась прямо на пол, на приятно мягкий, бежевый ковер и, обхватив колени руками, подолгу просиживала так, ни о чем не думая и ничего не желая. Иногда она плакала, не зная о чем и отчего, ей было нестерпимо жалко себя и страшно. Она не могла понять – что делает в этой стране, в этом доме, рядом с этим человеком.

Полина не ощущала себя хоть капельку причастной к тому, что с ней происходит, и к тому, что ее окружает. Она также не ощущала себя замужней женщиной, ей казалось это каким-то диким и неестественным, ей было непонятно – почему здесь именно она, Полина?

В ее светлой, уютной комнате все время играла музыка, и девушка занимала себя тем, что, сидя на полу, листала в смартфоне старые плейлисты, включая их один за одним. Время от времени она, поднявшись с пола, начинала бродить по комнате, усаживалась на кровать, принималась читать какой-нибудь журнал или книгу, но потом словно с отвращением отбрасывала его или ее в сторону и снова вскакивала с кровати. Полина думала, что, наверное, этот ее образ жизни смахивает на поведение душевнобольных в палате психиатрической лечебницы. И от этого ей делалось еще хуже и тоскливее, она снова и снова подходила к окну и вглядывалась в текучую и постоянно изменчивую темноту дождя.

«Нет, нет, нет, – думала Полина. – Это не может продолжаться долго. Я просто сбегу отсюда. И все будет по-старому».

Эта мысль успокаивала ее на время, ненадолго, но скоро приходила другая, мучительная и гнетущая.

Как она мечтала еще какой-то месяц назад о том, чтобы в ее жизни хоть что-то изменилось. Как взахлеб ночами писала роман тайком от самой себя и надеялась на какое-нибудь удивительное событие, на чудо, которое поможет ей бросить осточертевшую учебу, предрекавшую работу учительницей русского и литературы в ненавистной школе, и полностью посвятить себя писательству.

Еще месяц назад она грезила о новой жизни так же сильно, как теперь мечтала о том, чтобы все вернулось на круги своя. Она оказалась попросту не готова к этой новой жизни.

У Полины и в мыслях не было хотя бы чуть-чуть сблизиться с новым для нее состоянием и с новым окружением.

Минутная слабость, пустившая в ее сердце жалость и сострадание к совершенно незнакомому ей человеку, сделала ее заложницей какой-то фантастической, нереальной игры. Игры, в которой она играла не по своим правилам. Какое ей дело до отцовских чувств какого-то старика, увидевшего в ней возможность счастья для его сына?

Теперь она вынуждена играть в эту игру, жить в доме незнакомого ей человека и хотя бы на людях делать вид, что их брак с Албертом не фиктивный.

Полина сначала думала, что просто распишется с Враницким и вернется в свою съемную комнату в Праге. Но оказалось, что по условиям пана Петера пакет его акций перейдет Алберту не просто после свадьбы, а при условии совместной жизни супругов на протяжении не менее трех лет. Видимо, так Враницкий-старший как раз и хотел снизить вероятность фиктивной регистрации брака, после которой новоиспеченные супруги сразу бы разбежались.

Сам пан Петер после свадьбы, которую сыграли скромно, в настолько узком кругу, насколько это было возможно, переехал в свою пражскую квартиру. Он объяснил свое решение тем, что молодые должны чувствовать себя свободно и не оглядываться на чьи-то устоявшиеся привычки. Также он настоял, чтобы Гашеки перебрались в расположенный неподалеку флигель особняка и помогали молодой семье по хозяйству.

Полину поражал этот странный человек, настолько благородный, насколько и противоречивый. В нем чувствовалась удивительная глубина души и в то же время железная хватка предпринимателя старой школы, решающего все вопросы не дипломатией и переговорами, а силовым продавливанием людей и ситуаций под себя и свои интересы.

Прожив всю жизнь, зарабатывая деньги, чтобы обеспечить стабильность и процветание своей семье, пан Петер упустил что-то важное, что теперь хотел наверстать таким странным способом. По-другому он просто не умел. И в этой абсурдной ситуации с передачей акций его сыну Алберту Полина видела отчаянную попытку в очередной раз продавить этот мир под себя, устроив счастье для сына по своим правилам.

Увлекшись на склоне лет религией, пан Петер все больше становился фаталистом, и все меньше предпринимателем. Он стремился как можно скорее оставить дела, чтобы посвятить себя ставшему любимым делу – чтению философской литературы и трудов средневековых и современных богословов. Полина пару раз слышала, как между Албертом и Петером случались небольшие стычки на этой почве. Видно было, что Враницкого-младшего раздражает все возрастающая религиозность отца, которая, как он говорил, разрушает его когда-то трезвый рассудок, делая умного и хваткого человека меланхоличным фанатиком. Сам же Алберт производил на Полину не менее противоречивое впечатление, чем его отец. Он был красив, по меркам Полины, даже слишком, самоуверен, имел широкий кругозор и вкус. Много внимания уделял внешнему виду – любил дорогую, качественную одежду и обувь и, конечно, мог себе это позволить. Его подбородок всегда был гладко выбрит, а ворот рубашки источал аромат элитного парфюма. В нем все было безупречно. Идеально. Вылощено.