Дарья Гущина-Валикова - Ничего, кроме личного. Роман

Октавин, сделав заинтересованное лицо, принялся листать снимки, но почти сразу же зазвучал Бах, и он отдал ей телефон.

– Ты где? – Голос маман, как обычно, излучал онтологическое безадресное неодобрение всему и вся. – Я звонила по городскому, никто не берёт трубку!

– Ничего не случилось?.. А, да всё в порядке, они ещё с прогулки не вернулись… Я? Я на пароходе. Меня вот Андрей Сергеич сегодня выгуливает…

– Андрей Сергеич? – Тон у маман заметно смягчился, появились чуть ли не заискивающие нотки. – Очень любезно с его стороны. А… Вера Петровна, что, задержится, если ты вернёшься поздно?

– Да, мама, мы договорились. Хорошо, передам. Ладно. Ну, давай, потом созвонимся… У неё прямо чутьё на твоё присутствие, – пробормотала она, отключившись. – Обычно звонка не дождёшься, а тут вдруг без всякого повода…

– Анна Николаевна? Надеюсь, она в добром здравии?

– О, да. Чую, меня ещё ждёт разнос, что согласилась занять твоё драгоценное время, чтобы докучать своими мелочными проблемами. Для неё серьёзные господа вроде тебя носят ореол особой святости.

– А я не тяну, по-твоему?

– Ну, что ты! Это даже не обсуждается. Кто ж ещё, если не ты!.. Правда, у неё – и несерьёзные господа… короче, почти все, кто штаны носит, – априори во всём правы и требуют предельной почтительности.

– Верный подход, – самодовольно усмехнулся Октавин, откидываясь на спинку стула, чтобы не мешать официанту. – Она у тебя, как я заметил, – высшей категории душечка.

Душечка была хотя бы доброй и простодушной, – подумала Лада и произнесла:

– Это точно. Если б у вас с ней нашлось время для взаимного общения, она бы быстро прониклась проблемами предоставления логистических услуг в высокотехнологических отраслях, и начала давать советы…

– А, кстати, вспомнил! Моя родительница тут чего-то говорила, что хочет вас с мелким позвать к себе – то ли на майские, то ли ещё когда… Уважишь старуху?

– Конечно… Кокин, кстати…

– Я не понял: что за кличка у него теперь такая?

– А, это всё Ульяша. У неё ж по матушке корни на Севере, в Вятке. Там в местных говорах крестная мать называется «кока».

– Да уж, звучит. А Ульяша, что – всё продолжает воевать с субпрефектами по поводу парковок и протекающих крыш?

– Ещё как! Не всем же светской хроникой пробавляться. Она б тут сейчас поглядела по сторонам и выдала памфлет в духе «А буржуазия между тем разлагалась»!

– Достойная девушка. Как лазанья?

– Фантастика.

– Тогда – за тебя.

– Спасибо. Ты сегодня очень мил…

В полупустом вагоне дневной электрички Савва занял место у окна. Сидевшая напротив студенточка сначала медленно перелистывала свою зачётку, потом долго разглядывала себя в карманном зеркальце. Видимо, ни то, ни другое её совсем не порадовало, отчего она грустно нахохлилась и задремала под стук колёс. Савва смотрел в окно, за которым неожиданно пошёл снег, да чем дальше, тем гуще – в конце-то апреля!..

От проплывающих окрестностей невозможно было оторваться – снег всему придаёт таинственности, хотя для него они всегда и без снега таинственны, даром что уже стали привычны глазу. Как там? – Меня влекут дороги Подмосковья, как будто в них… закопан древний клад?.. Или – в них я закопала клад? Точно не вспомнить, но чувство именно такое. Неудивительно – ведь земля эта, как-никак, и не в обиду вам, Анна Андревна, для матери-истории будет поценнее ваших питерских широт…

Вот только подумать – селились, как раскопали учёные мужи, со времён тут воистину незапамятных – аж пять тыщ лет назад, вообразить нереально. Фино-угры – как вроде бы считается, назвавшие главную тутошнюю реку Мос-квой («вода, сырость») … Славянские вятичи с кривичами, чьих костей из местных языческих курганов, вместе с бронзовыми поясными пряжками, височными серебряными кольцами, гривнами из витой проволоки предостаточно лежит под стеклами местных краеведческих музейчиков, и чья версия «моск» – мозглый, промозглый, сырой, топкий, слякотный – нам лично представляется более близкой к истине… Наконец, ещё вроде и представители балтийских каких-то племён – короче, все те, что, благополучно перемешались в тесто, из коего, собственно, и выпеклось нечто, названное после великороссами. Из этих, стало быть, дрожжей, на этих самых равнинах…

И сколь бы, значит, мелкое это селение на упомянутой реке, от которого в данный момент удаляемся на северо-восток, не ширилось, не укреплялось, и кем бы столь же бесконечно не бывало оно атакуемо – всё это, похоже, не слишком задевало здешние, окружавшие его, поселения – редкие, точечные… Ибо – несложно насельнику схорониться вместе с нехитрым скарбом там, где не пройти никакой неприятельской коннице: тёмный ельник, сосновые боры, волшебные берёзовые рощи, но чаще всего – нескончаемый смешанный лес, с глубокими оврагами, потайными охотничьими тропами, болотами, где до сих пор можно запросто сгинуть без следа…

Потом всё, конечно, разрослось – постепенно, очень постепенно – монастыри, крупные сёла на торговых путях: те же Мытищи с пресловутым чаепитием, та же вотчина боярина Морхинина по прозвищу Пушка – основателя рода, откуда наше всё… Ведь не один же неизменный Ганнибал, только и поминаемый, аж достали, в этом роду имелся; Ганнибал-то как раз – эпизодическое лицо с материнской линии, и только; просто оказалось лицо это в ряду прочих самым заметным по причинам чисто физического свойства… Вот и вся вам недолга , – мысленно подытожил Савва и вспомнил, что между прочим, в селе этом, Пушкине, где хлеба давно никто не сеет, коров не держит и даже рыбы, поди, в узкой, извилистой и холодной реке Уче не ловит, – проживает, как он где-то недавно читал, прямой потомок того самого Пушки – девочка Лена, школьница; а может, уже студентка, время летит… Он, Савва, о том ещё не знал, когда побывал там однажды проездом. Село особо не впечатлило – кварталы одноимённого города, с которым оно слилось, подступили практически вплотную, вместе с вездесущим Макдональдсом, исказив все, какие можно, пейзажи… Бело-синий Храм Николая Чудотворца, правда, стоит высоко, стоит прекрасен, стоит прямым свидетелем старины… но, кстати, какой? Всего-то конца семнадцатого века, тогда как эта Лена Пушкина – сама по себе – свидетель, получается, века примерно четырнадцатого; не слабо так!.. Интересно, что можно чувствовать, кем себя ощущать, с рожденья обитая ровно в том самом месте, которое шесть с лишком столетий назад уже точно принадлежало твоему легендарному предку? Мало, надо думать, кому на свете выпадает подобное.

…Однако, как бы с тех давних времён всё оно тут не строилось, не разрасталось, не множилось – лесов хватает по-прежнему, и плотность населения, стоит заметить, до сих пор невелика; всё жмётся к магистральным путям-дорогам, теперь вот и к железной, которой, кстати, немногим больше сотни лет.