Юрий Кривенцев - Противостояние. Путь Хранителя

– Офигеть! Медная. Бросай свое шипучее пойло, щас сварганю напиток богов.

Колдуя у плиты, девчонка опять завела свою песню:

– Ну, чего молчишь? Давай, вещай.

– Может, сначала дверь починю? Я купил комплектующие.

– Одно другому не мешает. Сейчас – кофе. А потом: чини и рассказывай. Как ты стал таким?

Господи, она не угомонится, пока не узнает обо мне всю подноготную. Однозначно. Да, тут проще отдаться, чем сослаться на головную боль…

1.

«С рождения?». Пустой вопрос. Разве может кто-то помнить себя с рождения, или, хотя бы – в первый год жизни? Не знаю таких.

Первое детское воспоминание. Мне не больше четырех лет. Горница бревенчатой деревенской избы, низкий потолок, скобленый дощатый пол, белая штукатурка стен. Хилое пламя керосиновой осветительной лампы разрывает густой вечерний полумрак. Мама штопает старые шерстяные носки, отец курит на веранде. Я затаился в углу, заворожено любуясь новым подарком родителей – набором цветных карандашей (особенно меня очаровал малиновый). Тетрадка с первыми рисунками лежит рядом. Мама напевает под нос какую-то старинную песенку, не смотрит на меня.

Но я чувствую внимание других, иных. Они тут, рядом. Тихие, привычные.

Сколько помню себя, всегда видел обе половины мира живых – и нашу материальную обитель, и параллельную нам реальность потусторонних. Мне не казалось это чем-то необычным. И это объяснимо. Читал как-то (уже будучи взрослым), что дети, тяжело больные с рождения, не могут объяснить врачу, что их тревожит, ведь они не ведают, что такое здоровье, свыкнувшись со своим болезненным состоянием, они непроизвольно считают его обычным. Так было и со мной. Изначально воспринимая и материальное, и запредельное, не зная иного типа чувствования, я считал это нормой. Человек привыкает ко всему.

Это вѝдение трансцендентного, которое позднее я назвал шестым чувством, было неотъемлемой частью моей природы. Играя на улице с друзьями, общаясь дома с родителями, я не сомневался в своей нормальности, был уверен: все они видят то же, что и я.

Мир наших бесплотных соседей так же обширен, как наш, не менее разнообразен. Там не увидишь человекоподобных теней, которых так любят изображать в мистических книгах и кинофильмах. Призраков и привидений не существует, знаю точно (соседи – не наши производные, они сами по себе), бесплотные создания не могут иметь таких сложных форм, ведь у них нет тела. Чаще они округлы, овальны, или вообще аморфны. Исключение – растительные существа (составляющие большинство призрачных), они совершенно неподвижны, прикреплены к чему-либо и обладают неким подобием формы.

Потусторонние во многом схожи с нами. «Нежить» – неудачный термин. Они живы, еще как живы. Некоторое из видов даже наделены разумом (как мой Белек). Разница лишь в том, что они не имеют материального тела. Их тела – композиции полей, которые тоже подвержены разрушению временем. Да, они смертны. После кончины души бесплотных, как и наши, попадают в мир мертвых, откуда, через некоторое время, возвращаются в процессе перерождения.

Люди, верящие в существование иных, боятся их. А зря. С высоты опыта нескольких десятилетий общения с ними, могу заверить: подавляющее большинство бестелесных существ совершенно безопасны. Некоторые равнодушны к нам, другие любопытны, даже дружелюбны. Конечно, порой среди них встречаются выродки, способные натворить бед, именно они являются причиной того, что в народе называют проклятием или порчей. Но таких монстров мало, не больше, чем серийных убийц-психопатов среди людей. Да, в этом смысле мы ничем не лучше их.

Мне приходилось встречать таких тварей. Впервые это произошло, когда маленькому Антошке было около пяти. Летнее утро. Родители работают в огороде. Я дома один, больной, в постели – накануне напился ледяного молока, результат – ангина (впоследствии заметил, что эти паразиты любят нападать на более беззащитных, ослабленных болезнью). В ногах дремлет Барсик – наш кот.

И тут…

Сначала – запах. Перед появлением подобных всегда ощущаю тонкие миазмы чего-то, чему нет аналогии среди земных ароматов. Что-то чуждо-терпкое, что рождается не в рецепторах носа, а в самом мозгу. Тогда, в первый раз, я не чувствовал опасности, только любопытство.

И вдруг, прямо сквозь стену напротив, из-под потолка выползает мерзейшее чудище, крупный клубок замысловато переплетенных живых темно-серых жгутов. Несмотря на бесплотность, он кажется безмерно массивным, неотвратимым. Монстр приближается. Я смотрю на инфернальное воплощение изначального зла и понимаю в ужасе, что эту тварь ни задобрить, ни уговорить, ни подкупить, она жаждет только одного – наслаждаться запредельными страданиями жертвы.

Паника захлестывает сознание, в оцепенении я забываю дышать. Кажется – все… конец. Откуда-то приходит знание, что контакт с этим исчадием хуже смерти, намного хуже.

Но… меня спас кот.

Внешне Барсик вроде бы ничего не сделал. Он не стал шипеть, выгибать спину… просто прямо взглянул на врага и прищурился. Ментальный удар, страшный по силе. Секунда, и то, что ввергло меня в ужас рассыпается на отдельные змеевидные части, которые истончаются, тают и… растворяются в небытии. Последним исчезает запах. Я, наконец-то, делаю вдох и чувствую теплую влагу в промежности.

Кошки… Тогда я еще не знал, что эти чудные зверьки – непобедимые бойцы в мире потустороннего, способные одолеть любую агрессивную нежить. Люди знали это с древнейших времен, в Египте им поклонялись тысячелетия. Не зря в народе говорили, что той хате, где живет кошка, не грозит нечистая сила.

Уже тогда я умел читать движения воли другого существа. Я запомнил победоносный прием кота-защитника, это впечаталось в мою память напрочь, на уровне инстинкта. Впоследствии, встречая хищных соседей, я неоднократно успешно применял ментальный удар, более того усовершенствовал технику своего пушистого спасителя, усилил его. Учитывая мои способности, полагаю, я – единственный человек, способный на такое.

2.

Жизнь шла своим ходом.

С годами мой детский разум эволюционировал. Я смотрел, наблюдал, анализировал. В какой-то момент наивная убежденность в том, что я – рядовая единица большой людской общности, пошатнулась и, в один осенний день – исчезла, сошла на нет. Это произошло одномоментно, мгновенно. Словно некая пелена приторного дурмана спала с сознания и мне открылась истина: Антоша Костровой – не такой, как все, другой, совершенно непохожий на сородичей. Глядя на себя со стороны, я убеждался в этом ежечасно. Это сквозило во всем: в движениях, повадках, взглядах, помыслах, пристрастиях и, главное – в поведении, как дома, так и на людях, особенно со сверстниками.