Анатолий Ехалов - Солнце на половицах

Открылась дверь вагона, и проводница сказала строгим голосом:

– Побыстрее, граждане пассажиры. Поезд стоит одну минуту!

Отец подхватил меня на руки и подал проводнице.

Следом полетели узлы.

– Дамка! – кричал я не своим голосом. – Дамка осталась!

Но паровоз снова оглушительно свистнул, выпустил клубы пара, проводница захлопнула дверь, и поезд с лязгом и грохотом покатился в темные чащи.

– Дамка! Дамка осталась, – кричал я. – Остановитесь!

Но взрослые молчали и прятали глаза. А проводница ушла в вагон. Поезд набирал ход.

«Вот и все, вот и все, – стучали колеса. – Пропала Дамка».

Зареванный, я уснул в тамбуре на узлах. Ночью спящего меня притащили в большой темный дом, стоящий рядом с железной дорогой. В доме было тихо, только с улицы были слышны свистки паровозов, лязг вагонов и перестук колес.

Бабушка Маша кинулась загревать самовар, но меня не стали разбуживать окончательно, положили на печь рядом с какими-то спящими детьми. То и дело на меня клали руки и ноги, а в уши кто-то сопел. Но я не в силах был противиться этому, то и дело проваливаясь в полусон, полудрему. В избе взрослые зажгли лампу и пили чай, разговаривая вполголоса.

– Лето пусть живет у меня, – говорила бабушка, – а уж к зиме, как устроитесь, заберете.

…Утром я проснулся на печке один. Никого рядом не было. В печи потрескивали дрова, а бабушка стряпала пироги на кухонном столе и ставила противни на печь рядом со мною, чтобы пироги поднялись. Запах от пирогов, еще сырых, был волшебным. Тут были пироги с яйцами, со сметаной и картошкой…

Я скатился с печи и стал умываться из железного рукомойника, висевшего за печкой на цепочках. Рукомойник был о двух горлышках. Если его наклонять, то из одного горлышка лилась вода. Я ополоснул лицо и вытерся домотканым жестким полотенцем.

– Проснулся! – сказала ласково бабушка. – Вот и ладно.

– А где все? – спросил я недоуменно.

– Родители твои уехали по делам пригородным поездом чуть свет. Не сегодня-завтра вернутся. А сестрицы, с которыми ты на печи спал, в школу убежали.

– А Дамка? Где Дамка? – с тревогой спросил я.

– А Дамка твоя, милок, осталась в Бакланке. Вот батька поосвободится и съездит за ней. Со станции уже звонили нашим путейцам, говорят, ждет на перроне твоя Дамка. Так что не горюй понапрасну. Не пропадет она…

Настроение мое сразу взлетело до небес.

– Поиграй, пока пироги испекутся, – сказала бабушка. Я ушел в большую комнату, нашел в узлах портфель, купленный мне и собранный заранее в школу. Там был альбом для рисования, цветные карандаши, и я принялся рисовать картины вчерашнего дня: трактор с дровнями, идущий полями, паровоз с вагонами, Дамку, сидящую на перроне.

Скоро из кухни поплыли волнующие запахи пирогов. А с улицы послышался скрип крылечных ступеней, бряканье щеколды и в дом шумно ввалился большой, грузный дядька, хромающий на одну ногу.

– Здорово, сестрица! – сказал он задорно.

– И ты будь здоров, Енаша, – сказала бабушка. – Не зарубил бы ты у меня петуха. Уж больно клевачий стал. Супу сварю.

– Жили-были рыбак да птичница, у них что ни день, то яичница. Уха и та из петуха, – отвечал весело дядька. – Сейчас недосуг, вот пойду с работы, так попробую.

– А чего тут пробовать, тяпнул и вся недолга.

– Не скажи, – возразил дядька Енаша, – у тебя вон Енька так тяпнул, что петух без головы за реку улетел, так и не нашли.

– Ну, у Еньки – одна рука.

– А у меня одна нога, – опять возразил дядька Енаша и при этом пропел частушку:

Я сидел за столом ни жив ни мертв. Воображение живо нарисовало мне картинку с летающими безголовыми петухами и гоняющимися за ними с топором безрукими и безногими мужиками.

– Пошли, давай, чаю с пирогами пить, – сказала бабушка Маша. – Хватит языком молоть. Что ты, что Енька. Барахвосты. Только бы поскалиться.

– Чай пить, не дрова рубить, – согласился дядька Енаша и шагнул в комнату.

– О-о, да у тебя гость. Никак Толька приехал, – углядел меня за столом дядька Енаша.

Кажется, я его прежде никогда не видел. Широкоплечий, с густой копной седеющих волос, большегубый, горбоносый, с веселыми глазами, он чем-то неуловимо походил на бабушку Машу.

Он передвигался как гусь, переваливаясь с боку на бок, при этом опирался на палку.

– Ну, здорово, брат! – сказал он радостно. – Приходи ко мне гулять. Я тебе кепку-восьмиклинку сошью. По последней моде. И порты под ремень. Я смотрю, ты все еще на лямках штанишки носишь… Большой уже.

Я обрадовался. Я давно уже мечтал о настоящих взрослых штанах с ремнем. И настоящей кепке, в каких щеголяли молодые парни в нашей деревне.

Дядька Енаша сразу и безоговорочно завоевал мое сердце. Я вышел провожать его и долго глядел, как он ковылял по железнодорожной насыпи к переезду. На той стороне линии была швейная мастерская, в которой уже много лет трудился закройщиком младший брат моей бабушки…

К обеду прибежали из школы две мои двоюродные сестрицы, Тонька и Валька, с которыми я спал на печи этой ночью. Их всего было у моего дядьки Саши шестеро. Шесть девок. Тонька какое-то время жила у нас в деревне. Сейчас они с Валькой жили у бабушки на станции, где и ходили в школу. Остальные были малы и жили в селе с родителями. Я их еще никогда не видел. А у дядьки Енаши было еще больше детей: девять. Я только-только начал считать до десяти на палочках.

…Бабушка ушла на станцию в магазин, сестры сели за уроки, а я, обув резиновые сапоги, отправился гулять. Мимо нашего дома шла большая, убитая ногами тропа, ведущая к железнодорожному переезду.

Сразу за огородом начиналась низина, по которой с шумом несся вышедший из берегов ручей. Через ручей был сделан из просмоленных шпал мостик, но вода уже заливала этот мостик, хотя по нему еще можно было пройти в сапогах.

Я хотел было пройти по нему, чтобы оценить возможности своих сапог, как тут увидел, что с другой стороны к мосткам подходит моя бабушка со свертками и кулечками. Часть покупок она несла в сетке, а большой кулек из плотной оберточной бумаги она прижимала к себе.

– Вот, – сказала она, подходя к ручью, – купила соленых огурцов из бочки. Уж до того хрустят хорошо, что купила три килограмма. Вечером картошки наварим и станем есть ее с огурцами…

Бабушка вступила на мосток, но на середине ноги ее оскользнулись, и она, охнув, полетела в водоворот ручья. Пальто ее надулось как колокол, огурцы высыпались и кружили в водовороте.