Дарья Гребенщикова - Мона Ли. Часть первая

Павел поднял Мону Ли на руки, она дышала ровно, как будто спала. Личико стало остреньким, но пульс был ровный, хотя и тихий – почти ниточка, губы бледные.

– Боже мой, – Павел помотал головой, стараясь отогнать ужас этой тихой комнаты и какого-то хрустального звона. – Такое бывает в сказках. Это морок. Немедля звонить Леве. Немедля. Лева, – кричал он в трубку так, что разбудил Танечку, – Лева, опять – с Моной, будто летаргический сон! И маме плохо, и еще… о, Боже! Таня! Таня! Лева, Таня! Таня схватилась за живот и спокойно сказала, – папа, отошли воды. Спокойно, папа. Я справлюсь. Просто вызови «Скорую», и все. Документы и вещи в клетчатой сумке в моей комнате. Папа! Прекрати нервничать. Положи бабушке под голову подушку. Расстегни верхнюю пуговицу. Папа, перестань дрожать. Пал Палыч, испуганный происшедшим до состояния обморока, смотрел на трех дорогих ему женщин и не знал, что делать. Потом очнулся, услышал, что ему говорит Танечка, побежал за ее вещами, Таня смогла открыть дверь, приехал Лёва, и две кареты «Скорой помощи». В доме стало шумно, светло и жарко. Первой увезли Танечку, Пал Палыч порывался ехать с ней, но его отстранили властным жестом, велели звонить в Москву мужу, он судорожно начал искать телефон, потом бросился к маме, лежащей на полу, – около нее уже сидел врач, на корточках – делали кардиограмму. Лева сидел рядом с Моной.

– Павел, – крикнул он ему, – пойди и выпей водки, и мне, кстати, принеси. Все живы. У Моны что-то странное – как кома. Мы везем ее и Ингу Львовну в больницу, едешь с нами. Оденься, Павел. Документы, документы где? на ходу поставили диагноз Инге Львовне – инфаркт, побежали за носилками. Вызвали детскую реанимацию. Пока Танечка, помещенная в трубу больничного коридора, переживала начало того невероятного пути, в конце которого на свет появляется маленький человек, Инга Львовна уже лежала в отделении реанимации городской клинической больницы, выстроенной еще до революции на средства купца 1 гильдии Мамаева. Положение было серьезное, но не смертельное, как сказал зав. отделением, дежуривший в ту ночь, подменяя заболевшего кардиолога. Павел тупо кивал, пытался пожать врачу руку, но тот посоветовал ему немедля ехать в детскую, расположенную на другом конце города. С Моной Ли был Лёва. Сделали промывание желудка, подключили к аппарату искусственного дыхания, ввели все то, что полагается в таких случаях – ничего не изменило картины. Она по-прежнему лежала, как спящая красавица – с пульсом, означавшим только одно – она жива.

– Преагональное, – сказал Лева. Держись, Паш. Если сейчас не вытащим – всё.

Пал Палыч уснул в ординаторской на чьем-то халате. Собирались врачи, звонил телефон, бегали медсестры, в кабинете зав. отделением собиралась пятиминутка – Павел спал. Он проспал 16 часов, буквально упал в пропасть, спасался в своем сне, и не было сновидений, был только легкий хрустальный звон и какое-то серебристое свечение, как будто дрожал воздух. Лёва сел рядом, пощупал пульс, потянул вниз веки;

– Пашка, давай, вставай. Все живы, все здоровы.

– Мона как? – это был первый и главный вопрос.

– Мона-Мона… у тебя внук родился, Коломийцев. Мальчик. Ты понял? Зять летит из Москвы. Хороший мальчик.

– Зять ужасный, – сказал Коломийцев, – хиппи какой-то. Волосатый. Стихи пишет.

– Да при чем тут зять? Мальчик, Паша, это твой внук. Сын Таньки. Немного не доносила, но вес пристойный, рефлексы – все в порядке, без патологий.

– Мама? – Пал Палыч уже возвращался в жизнь, – мама???

– Да не ори ты! – Лёва крикнул в дверь – Наташечка! Кошечка моя! А два кофеечка нам?

– А за что вам, Лев Иосифович, такие привилегии? – Наташечка оказалась брюнеткой с достойной грудью и приличной талией, перехваченной пояском крахмального халатика.

– Ну, так вот … – Лёва помолчал, – Паш, мама нормально, инфаркт есть. хорошо, не обширный, и еще много чего заодно выцепили – мама молоток. Просто героическая наша Инга Львовна… а вот Мона. Мона. Паш, я не знаю, что с ней. Она – как тебе сказать – не жива, и не мертва. То есть она жива. Все процессы идут, но дико замедленны. Если бы, прости, ну – ты понимаешь, было бы совсем худо – она бы уже умерла. И нет клинической, понимаешь? Нет. Я не понимаю. Вот, – Лёва встал, – и я не понимаю. Будем держать здесь. Она спит, но с открытыми глазами. Бред, Паш. Держись.

– Да-да, – сказал Павел, – я могу ее увидеть?

Последующий месяц Пал Палыч держался исключительно на каком-то внутреннем резерве, который открывается внезапно у многих, попавших в подобную ситуацию. Чтобы не сойти с ума и не спится, он четким почерком много пишущего человека написал план-расписание. С 7.00 до 23.00. Тяжелее всего давалась зарядка, легче всего – контрастный душ. Дочь с зятем и новорожденным сыном заняли собою день, ночь и квартиру, и это было – облегчением. Мальчика назвали Кириллом.

– В честь кого? – спросил Пал Палыч.

– А зачем в честь? – ответил волосатый зять, который с собой приволок еще и гитару из Москвы и лежал на диване, позвякивая струнами, – просто Кирилл, и все. Мне нравится.

– Ну, этого вполне достаточно, – ответил Пал Палыч, – главное, чтобы мальчик был здоровый. А чего ему болеть? – меланхолично спросил зять, – у нас медицина хорошая. На этом все разговоры с зятем Вовой закончились. Танечка кормила сама, Пал Палыч заходил на цыпочках и в марлевой повязке – смотрел на крошечное существо, в котором, как он думал, текла кровь Коломийцевых. Весь в прадеда – Пал Палыч пытался вытащить из шкафа пыльный кожаный альбом с двумя пряжками из бронзы, на что Таня отчаянно махала руками – ни-ни-ни-пыль-пыль! – смотри, такой же взгляд, те же брови!

– Хорошо бы, и характером в него! – Пал Палыч ошибался. Впрочем, лицо Войтенко он помнил плохо.

К 10 утра Пал Палыч был у Инги Львовны, ее уже перевели в отдельную палату, все-таки, судья, даже и бывший, имел какие-то привилегии – много кому он помог совершенно бескорыстно. Инга Львовна тяготилась больницей, скучала, хотела страстно видеть правнука, и беспокоилась, поливает ли кто-нибудь ее драгоценный лимон, выращенный из косточки. Про Мону говорить избегали. От мамы Пал Палыч ехал на работу, с работы – к Моне. Девочка лежала в состоянии «каталептического ступора», иного объяснения Лева найти не мог. На дурацкие вопросы – какой прогноз? – Лёва не отвечал.

– Не знаю, Паш. Понятно одно – такая реакция на смерть матери. Видимо, она внутри противилась этому известию, и именно блины, какая-то очень реальная вещь, какая-то зацепка – и стала спусковым крючком. Я ведь решил, что она наглоталась чего-то, ну – как истерические девицы, но в 7 лет, откуда…

– Она станет прежней? – спрашивал Пал Палыч, сидя в ногах Моны Ли, – как ты думаешь?