Фирдауса Хазипова - Чертополох с окраины Уфы. Книга 1. 50-е—60-е годы

Я любила, когда в доме все сидели за большим круглым столом, пили чай из угольного самовара и вели неспешную беседу. Прижималась к нанайке, голоса постепенно уходили в резонирующую пустоту, и засыпала. Еще обожала, когда она пела. У бабушки был прекрасный голос. Я часто просила спеть мою любимую «Идель» (недавно ее исполняли под названием «Вдоль реки»). Мелодичность, душевность, красивые мелизмы – это ли привлекало меня? До сих пор эту песню слушаю с невероятным душевным трепетом.

Были семейные торжества, когда каждый искрился радостью. Бикя-апа – остроумная, разбитная, всегда с шутками-прибаутками и заразительным смехом порой была вместе с нанай душой компании. Гадиля-апа, наигрывая на махонькой саратовской гармошке с колокольчиками, озорно блестя глазами, пела задорные частушки. Патефон, шипя от натуги, играл цыганскую мелодию, и все дружно просили Хамзу-абыя и дядю Гену:

«Цыганочку с выходом!» Дом ходил ходуном от безудержного веселья и смеха…

В детстве я часто приезжала с бабушкой в Архиерейку, где еще жил Хамза-абый с Гадилей-апа и дочерью Венерой. Погостив на плато, где прилепилась, как ласточкино гнездо, хибара, мы спускались ниже, на берег реки Белой, к бабушкиной двоюродной сестре Майсуре-апа. Мне нравилось бывать у них. Это была патриархальная татарская семья – с большим дворовым хозяйством, множеством аккуратных подушечек, накрытых красивой накидкой и в снимаемых на ночь наволочках. Неизменно шумел угольный самовар, и всегда красовалось на столе самое для меня лакомое – хворост, или я его называла чак-чак. Он светло-желтым кружевом стоял в вазах и манил неповторимым вкусом тонкого ноздреватого теста, заверченного в топленом масле. Как-то нанай готовила его при мне. Захватывающее зрелище! Тонкую полоску вкуснейшего теста наматывают на деревянную палочку, опускают в кипящее масло и, крутя палочкой, постепенно разматывают тесто. И вынимают из масла вот такое чудо.

Мне нравились тишина, неспешная беседа, дед в тюбетейке, тихо снующий по хозяйству. Попив чаю, я забивалась куда-нибудь в угол, захватив чтиво, погружалась в яркий богатый мир. Там впервые я прочитала книги А. Рыбакова «Кортик» и «Бронзовая птица», и они остались для меня в числе любимых. Дома у нас книг, газет, журналов отродясь не водилось. Всегда на виду лежал бабушкин Коран, который мы по детской глупости разрисовывали.

Неподалеку несла свои воды река Белая. Казалось потрясением, что можно жить на берегу большой реки, где во дворах днищем вверх лежат лодки. И воздух пахнет иначе, чем в сухопутной Черниковке. Когда шли ребятишки с удочками и свежепойманной рыбой, это воспринималось как нечто нереальное, из гриновских книг…

«Рябина, рябина…»

Кстати, о родном языке… Видимо, до поры я лепетала только на татарском языке. Но воспитательница детского сада сказала нанай:

– Хотите испортить ребенку жизнь, продолжайте говорить на татарском.

И бабушку с мамой просто заклинило. До конца дней своих они общались между собой на родном языке. Но как только дети оказывались рядом или вступали в разговор, они автоматически переходили на русский…

Я продолжила учебу в длинном деревянном бараке, это была школа №55. Мой путь пролегал направо, мимо «Пятого квартала», общежитий, детского сада и поликлиники. А была другая, параллельная этой, – целый ряд домов частного сектора тянулся почти до школы. Там в полуподвале я покупала керосин для примуса.

До третьего класса я с утра пешком или на автобусе преодолевала четыре остановки и сначала забрасывала Альмиру в детский сад. Потом сворачивала налево во дворы пятиэтажек. И вот она – школа. А если пройти еще дальше, а потом еще дальше через железнодорожные пути, можно было попасть в деревянный барак такой же конструкции – в типографию №1. Но мои родители там уже не работали… Мама устроилась продавцом в овощной киоск напротив общежитий моторостроительного завода.

Вечером забирала Альмиру из детсада, и мы шли по «культурной» улице с асфальтом, с большими деревьями вдоль тротуара. Иногда мы озорничали, завидев фифу в капроновых чулках и на высоких каблуках. Мы нарочно шлепали по луже, чтобы забрызгать эту «буржуйку». Во мне жила какая-то классовая недоброжелательность к «воображалам». Заглядывали к маме на работу. Сначала она торговала овощами в сетчатом павильоне, потом устроилась рядом в киоск, где были сладости – шоколад, конфеты. У нас в семье до сих пор к сладкому равнодушны. У нее часто пропадали деньги. Когда снесли киоск, нашли купюры, обгрызенные крысами…

Помню картинку. Одноклассники собрались вокруг моей парты, и я, стоя на сиденье, душевно вывожу песню Зыкиной «Рябина, рябина, несчастная я, два парня, два друга влюбились в меня…» Я помню пощечину директрисы и помню, как я, сурово поглядывая на окна ее кабинета, вынашивала планы побить эти стекла.

А дома… ругань, толкотня. Ни о каком режиме дня разговора не было. Из-за тесноты уроки приходилось учить за круглым столом, на котором прямо перед глазами стоял черно-белый телевизор.

– Учи уроки, нечего смотреть кино, – дергали меня. Только как ребенку не смотреть на экран, когда на расстоянии вытянутой руки в лесу кто-то кого-то ловит или, партизаны пробираются в тыл врага? Для ребенка такая нагрузка была серьезной. И со здоровьем у меня были проблемы. Иногда бабушка договаривалась с соседями насчет бани. Помню, я потеряла там сознание. Очнулась на улице. Мама за шкирку волоком тащила меня по снежной тропинке. Снег скрипел под ее ногами, по бокам стояли высокие сугробы. Ясные звезды жестко светили прямо в глаза и цинично перемигивались между собой, глядя на меня. Таких жестоких звезд я не припомню больше.

Чаще я ходила в общественную баню. И там, бывало, падала, потеряв сознание. То же самое могло произойти в душном помещении, в накуренной комнате, в транспорте. Видимо, причина была не только в слабых сосудах, но и в постоянном недоедании.

Уже через полгода жизни в Уфе из упитанного улыбчивого ребенка я превратилась в изможденную девчонку с потухшим взглядом, в стоптанных танкетках и веревками лент вместо бантов…

***

Вернувшись с Курильских островов, мама купила кооперативную квартиру на улице А. Невского. Там царил другой уклад, другие привычки. Пространство было маленьким, узким для детей. Душа сжималась от тесноты, и энергия выплескивалась в опасные игры. Мы с сестренками перелезали из окон спальни на висящий рядом балкон и обратно. Сейчас страшно это представить! Но, повторяю, такие рискованные игры рождались от узости пространства и невозможности правильно расходовать энергию. Дети, как собаки и дельфины, должны быть всегда заняты, иначе их фантазии могут завести далеко. Или они превращаются со временем в бесцветных людей…