Людмила Толмачева - Двое на фоне заката

– Конечно, курите. Ведь на то и ресторан.

– А вы завсегдатай? – лукаво поинтересовался Мещерский.

– Что вы! – смутилась Тамара. – Раза четыре была за всю жизнь. Из них трижды с коллективом, после премьеры.

– А четвертый раз – с другом? – выпуская струю папиросного дыма, допытывался он.

– А что? Это исключено? – кокетничала Тамара.

– Напротив. Закономерно. В вашем возрасте и с такой внешностью сам бог велел…

Официант поставил закуски и разлил по бокалам вино.

– Итак, за что первый тост? – поднял рюмку Мещерский.

– За «Бесприданницу»?

– Ну что вы! Я суеверен. Нет, за нее выпьем после премьеры. Предлагаю – за вас. Да-да, за вас, за ваше здоровье и процветание.

– Спасибо, – опять смутилась Тамара.

– Да за что? – рассмеялся Мещерский. – Ведь это первое, что приходит в голову любому, кто поднимает бокал. Впрочем, вру. Мне действительно приятно выпить за ваше здоровье. Ну, за вас?

Они выпили. Тамара слегка сморщилась и схватила вилку, чтобы побыстрее заесть терпкое вино, а Мещерский лишь затянулся папиросой.

– Знаете, что меня интригует в вас? Это неповторимое чередование сильного смущения с вызывающим кокетством.

– Неужели я кокетничаю, да еще вызывающе? – осмелела Тамара, очевидно, от выпитого вина.

– Вам это идет, не переживайте. Да и легкое опьянение тоже к лицу. Этакая чертовщинка в глазах. И улыбка… – он прищелкнул пальцами, подбирая слово.

– Должно быть, как у Джоконды, загадочная и неуловимая? – съехидничала она.

– Вы ненавидите пошлость, – улыбнулся он.

– Особенно из уст мужчин.

– С вами не расслабишься. Хотел отдохнуть после репетиции, а тут опять думай над каждой фразой.

– Иван Гаврилович! И все-таки… Я не совсем понимаю, в каком ключе играть Ларису. И вообще, мне не ясна ваша концепция этой постановки.

– И это после четырех часов моих разглагольствований на репетиции, – с иронией заметил Мещерский.

– Нет, конечно же, я не совсем дура, я понимаю ваши идеи, но…

– Не прониклись? Не почувствовали?

– Наверное…

– Это все из-за вашего вольнодумства, Тамара Николаевна. Вбили себе в голову, что Лариса получила свою толику счастья, и довольно с нее. Мол, не все коту масленица.

– Вот именно! Ей бы в холодный барак да в телогрейку вместо бархатной шубки, думаю, попроще бы стала в своих требованиях.

– Надеюсь, ваши жилищные условия не так суровы?

– По счастью, я живу в родительской квартире.

– Итак, по-вашему, Лариса никакая не жертва буржуазного общества, а его полноправный член, так сказать, продукт буржуазных отношений. Каждому свое: Паратову – паратово, Кнурову – кнурово, а бесприданнице Ларисе – бегом замуж и нечего ерепениться, лишь бы муж со средствами был. Или, на худой конец, богатое содержание, что тоже неплохо в ее положении. Так?

– А по-вашему, усыпать землю трупами соблазненных и покинутых?

– Но, может быть, поменьше соблазнять и обманывать?

– Это уже вопрос нравственности, а не буржуазной морали…

– И следовательно, был, есть и будет во все времена?

– Ага, – она легкомысленно надкусила яблоко. – И даже при социализме.

– Вы с ума сошли, Тамара! – простонал Мещерский, озираясь вокруг себя.

– Имеющий уши да услышит? – расхохоталась Важенина. – А вы испугались. Куда же девался ваш принцип… этот… как его? Живем однова? Или еще так: волков бояться – грибов не видать?

– Это что-то новенькое, про грибы, – он быстро достал из бумажника деньги и подозвал официанта.

В зале уже было много посетителей. Стало шумно от голосов, звона посуда. Заиграл оркестр.

Мещерский помог подняться заметно опьяневшей Важениной и, крепко прижав ее руку к себе, повел к выходу.

– Глупая, – шептал он, открывая входную дверь, – с волками и в самом деле шутки плохи. Видно, непуганая еще…

– Куда вы меня тащите? – возмутилась Тамара. – Я хочу танцевать! Вы любите танго?

– Еще как! Но это в следующий раз. А сейчас домой, баиньки.

* * *

Влажный утренний воздух с ароматом распускающихся лип и тополей, ворвался в открытое окно. Мещерский оглянулся на спящую Тамару, осторожно опустил приподнятый тюль и тихонько, на цыпочках вышел из спальни.

Вскоре он вернулся с подносом, на котором дымился свежий чай. Стаканы из тонкого стекла, вставленные в серебряные подстаканники, слегка звякнули, и от этого звука Тамара проснулась. Она ошалело посмотрела на Мещерского, затем резко села и закрылась до подбородка одеялом.

– Доброе утро, – улыбнулся он, присаживаясь на край кровати. – Утро и вправду славное. День, я думаю, будет не хуже вчерашнего.

Он взял с подноса стакан, подал его Важениной. Она машинально взялась за витую ручку подстаканника, по-прежнему находясь в ступоре – окаменелая, с застывшим взглядом.

– Тома, по-моему, ты сейчас в образе Ларисы. Соблазненной коварным Паратовым. Что с тобой?

– Мне стыдно, – охрипшим голосом выдавила она, опустив взгляд в стакан с чаем.

– И всего-то? Выбрось эту глупость из головы. Боюсь снова стать пошлым, но сейчас ты очаровательна. Вот что значит молодость! Вино, извини, постель и прочие радости жизни делают тебя еще красивее.

Тамара с натянутой улыбкой взглянула на Мещерского и, отхлебнув из стакана, пробормотала:

– И все-таки мне по-прежнему стыдно. Ведь это старый как мир сюжет – молодая актрисулька делает карьеру посредством… короче, через одно место.

Мещерский расхохотался, поставил свой стакан обратно на поднос, посмотрел на Важенину, остро, пронзительно, ласково.

– Знаешь, чем ты меня заинтересовала? Я, кажется, вчера уже говорил об этом. В тебе удивительным образом сочетаются несовместимые вещи: застенчивость и бесшабашный цинизм. Кстати, насчет застенчивости… На репетиции я заметил твою зажатость во время интимных сцен. Например, где вы с Паратовым целуетесь. Благодаря артистическому дару ты, конечно, обыгрываешь свою неловкость, но всякий раз будто идешь на Голгофу. Или это не зажим, а тонкий прием? А может, это твой стиль? Этакая холодность, возбуждающая мужчин гораздо сильнее, чем все мексиканские страсти? – он усмехнулся, но тут же посерьезнел. – Я пока не стал публично делать замечание…

– И хорошо сделали, – тихо сказала Тамара. – Иначе бы я…

– Иначе бы все испортил окончательно?

Она кивнула и вновь отхлебнула остывший чай.

– Странно… – задумчиво протянул Мещерский. – Ты боишься мужчин?

– Вы бы отвернулись, – сухо попросила она, не желая продолжать этот разговор. – Мне нужно одеться.

– Да-да, конечно…

Мещерский подошел к окну, отдернул штору, закурил. Он слышал, как Тамара встала, заправила кровать и вышла из комнаты. Затушив в старинной бронзовой пепельнице окурок, он прошелся вдоль стены, на которой висели семейные фотографии. Возле портрета красивой женщины, отдаленно напоминающей Тамару, он задержался.