Иван Быков - Чревоугодие. Гастрономическая сага о любви

– Несколько гибких шлангов с насадками для подведения и отведения воды.

– Мерную колбу на двести пятьдесят миллилитров и мерную колбу на сто миллилитров – для разных функциональных целей.

– Стеклянную лейку, поскольку с пластмассой спирту соприкасаться совсем не желательно.

– Два спиртометра с разными градациями: один – от сорока до семидесяти градусов, другой – от семидесяти до ста.

– Емкость на шесть литров с краником для доведения спирта до нужной крепости.

– Две емкости по сорок литров с краниками и гидрозатворами для сбраживания.

Были еще какие-то мелочи, но по них он мог и позабыть, а вспоминать только по надобности. Весь процесс получения самогона делился на несколько этапов:

– сбор падалицы;

– сбраживание;

– перегонка;

– разведение до нужного градуса;

– бутилирование и настойка.

Путем многократных алхимических экспериментов пришел он к такой пропорции, которую считал идеальной. Любой опытный самогонщик нашел бы в ней уйму изъянов, но он не стал бы спорить, а просто продолжал бы делать по-своему.

Вначале в емкость для брожения он насыпал килограммов по пять-шесть «плодово-ягодного сбора». Потом инвертировал сахар – по пять литров на емкость. Делал он это так. Засыпал сахар в кастрюлю, доливал немного воды, ставил на огонь и около получаса варил сироп, периодически помешивая. А то сироп мог и перебежать, тогда жена разъела бы нервы за убитую плиту. Потом добавлял чайную ложку лимонной кислоты. Все это остужал немного и выливал в «плодово-ягодный сбор».

Добавлял в каждую емкость по двадцать литров обычной воды из-под крана. Заводил спиртовые дрожжи – по полкило на бак. Выливал их в теплую воду, закрывал герметической крышкой и ставил гидрозатвор. Все. Оставалось только ждать – когда дней пять, когда неделю. Раз в день открывал емкости и помешивал длинной деревянной ложкой.

Когда брага испускала последние бульбы в гидрозатвор, начинался процесс перегонки. Сначала нужно было сцедить брагу в перегонный куб. Потом добавить туда хвосты с прошлой перегонки. Хвосты – это все, что от сорока до тридцати градусов, все, что уже не шло в основной продукт. Завинтить все нужные болтики, сделать все необходимые подключения – к воде и к электричеству. Теперь можно было садиться с кроссвордами или книгой на веранде и ждать результатов.

Когда температура в кубе поднималась до восьмидесяти градусов, по трубке в подставленную бутылку начинали бежать первые капли. Так называемая голова. Метиловый спирт, яд. Кто-то им протирает стекла, но он просто избавлялся от головы, выливая ее в умывальник. Оставалось только менять бутылки и делать замеры градусов. На сорока он прекращал отбор продукта и подставлял емкость для хвостов.

В шестилитровой емкости смешивал все пять-семь бутылок, что вышли из перегонки. Получал столько же бутылок со «средним показателем» – шестьдесят-семьдесят градусов. Теперь нужно было подписать бутылки: год (что специалисты называют миллезим или винтаж), состав (ягода, слива, сбор и прочее) и градус. И теперь готовый продукт можно было нести в подвал, где начиналась новая алхимия с добавками к настоям.

И вот такого продукта по бутылкам теперь скопилось без счета. Это была нижняя часть бара, запасы из погреба. Верхняя часть бара хранилась частично здесь же, в погребе, а частично по многочисленным шкафам на «глубине ноль», то есть на первом этаже дома – в столовой, на кухне, в большом шкафу со стеклянными дверцами в холле и в передвижном баре, огромном глобусе на колесиках, в полом пространстве между двумя полушариями.

Собственно, в доме были представлены практически все крепкие алкогольные напитки, кроме, пожалуй, самых экзотических. Под каждое настроение, под каждое эмоциональное и физическое состояние был предназначен свой, особый, «понимающий».

Прежде чем приступить к доскональной ревизии, он осмотрел полки на предмет общего наличия, а не конкретного количества. Виски, джин, ром, коньяк, текила, чача, водка, граппа, шнапс, абсент, саке…

Были еще какие-то ракии, узо, орухо, сливовицы, привезенные из путешествий и замершие на полках вечными экспонатами иных культур. Были также всякие разновидности напитков, единые по сути, но разнящиеся по названиям: бренди, зубровки, бурбоны, мескали, метаксы…

Отдельным строем ожидали приказов командира настойки: венгерский «Уникум», немецкий «Егермейстер», чешская «Бехеровка». Их он использовал исключительно в качестве лосьона для полости рта – освежить дыхание после тяжелого боя.

Кто-то сказал бы, что так не бывает, что в доме не может быть собрано столько разнообразного алкоголя. Бывает и может, если хозяин дома любитель, если хозяин дома ценитель, да еще имеет некоторые возможности и пользуется некоторым влиянием.

Теперь нужно было провести расчет батареи по калибрам и оценить количество заготовленных боеприпасов. Для этого нужно было четко представлять план «боевых действий». Он и представил себе – изобразительно и выразительно – второй день по отъезду супруги.

Первое похмельное утро еще не было хмурым. Крепкие напитки могли отдыхать. Если бы рядом была какая-нибудь «дуняша», на более-менее трезвый разум которой можно было положиться, то он ушел бы в карьер сразу, с самого утра. Но нет. Решил же без «дуняш». Пусть отдохнут, наверстаем еще и перенаверстаем.

Маршрут был выверен годами. В первый день по отъезду он с самого утра отправлялся в пивной ресторан. В «Бочку». Перед ним выстраивали сет из нескольких сортов пива, раскладывали душистые и жирные яства. Но об этом после. Не отвлекаться, сейчас о крепком.

Днем первого дня тоже крепким напиткам делать нечего. После всяческих праздных блужданий по городским улочкам он отправлялся в ресторан винный, и тут уже могли быть варианты. И об этом после. Возвращался домой он через раков и вечер проводил за фильмом, раками и пивом. И тут наличие-отсутствие «дуняши» никакого значения не имело. Разве что в соло-версии раковые хитиновые панцири собирать и выносить придется одному. Но бак стоял во дворе, так что особой проблемы в этом он не видел. Такой план первого «холостого» дня был составлен несколько лет назад, но еще ни разу не удалось выполнить его в полном объеме.

А вот день второй… Со второго дня всяческие выезды в город отменялись. Дом переходил на осадное положение, весьма точно подмеченное Олегом Митяевым в песне «Авиатор»:

И возвратившись, долго я еще не сплю.

Пою и пью, а лето тает.

Пускай стучатся в мой ангар,

Я никому не отворю —

В нетрезвом виде авиатор не летает.

Он не любил летать в нетрезвом виде. Некоторые «дуняши», некоторые друзья тянули, звали, почти требовали сверзиться в социальные радости. Иногда он сдавался и отправлялся в нетрезвый путь по местам столь же злачным, сколь и престижно-дорогим. Но все же чаще дом становился крепостью и начиналась жизнь по строчке: «праздность трезвости, труд запоя». Начинался труд запоя.