Иван Быков - Чревоугодие. Гастрономическая сага о любви

Утро второго дня – это традиционный хлопок игристого. Как правило, он закупал пару ящиков Prosecco Nadin Valdobbiadene Dry. Во-первых, он когда-то с первого глотка влюбился в округлую прелесть винограда глера, а во-вторых, классические игристые брюты он не любил, предпочитая им сухие или экстра-сухие варианты.

Однако в последнее время он обзавелся товарищем, виноделом. Некогда французский бренд «Grand Imperial» перебрался в его регион и стал локальным брендом. Купажное игристое вино этого бренда (алиготе, совиньон блан, ркацители, мускатель) отличалось от своих собратьев тем, что в каждом перляжном пузырьке блестела частичка золота 586-й пробы. Этикетка была приклеена «вверх ногами», чтобы перед вскрытием перевернуть бутылку и получить не только вкусовые ощущения, но и визуальное удовольствие. Золото играло в пузырьках. Но все равно все заканчивалось хлопком, дымком из горлышка и дальше – по тексту.

Он вздохнул счастливо, представив этот момент во всей красе: со звуком, цветом, ароматом и вкусом. Но вот умозрительная бутылка уже ушла – на веранде, по глотку, по бокалу, вперемежку с глотками свежего воздуха. Настроение и физическое состояние теряли крен и возвращались в норму. Хорошо бы еще дождь, вот бы пошел дождь! Небесный перляж. Если пить, то с богом. Воображаемый первый день продолжался.

Скоро завтрак. Традиционный завтрак: бекон, яичница-глазунья, пиво. Но его еще нужно приготовить. А для этого необходимо набраться сил. И тут в дело вступает джин.

Чистый джин он никогда не пил в количествах, соответствующих масштабу его личности. Он всегда мешал джин с тоником в неклассической пропорции пятьдесят на сто, добавлял лед, много льда, дольку лимона или чуть лимонного сока на глаз, а если хватало терпения и памяти – еще капельку гренадина. От гренадина напиток становился похожим на слабый раствор марганцовки, что напоминало ему о детстве, строгой матери и пищевых отравлениях. Как ни странно, такие воспоминания тешили душу мутной радостью.

После завтрака шли вина – белые, достойные, в стройных бутылках, хотя если бы вина знали, в каких количествах их будет пить один человек, они бы просто умоляли о пакетировании в отделе расфасовки виноделен.

Некогда он долгое время прожил в королевстве Нидерланды и подслушал там одну народную пословицу. Он ее даже записал в свой рабочий блокнот. Писал на слух, поэтому не мог ручаться за точность. Вот что у него получилось: «Als je vandaag iets zonder diploma drinkt, is het niet bekend waarmee je morgen ziek wordt». В переводе это означало примерно следующее: «Если пить что-то без градуса сегодня, то не известно, чем заболеешь завтра». Он ценил свое здоровье, поэтому в «холостые» недели он свято блюл эту заповедь. Кто, кроме алкоголя, кроме бога Диониса, позаботится о нем в пустом доме?

Поэтому к обеду в первый день он всегда открывал какое-нибудь красное, например «Chateau Cossieu-Coutelin» 2016 года или «Brunello di Montalcino» 2014-го. А вот на второй-третий-пятый все зависело от настроения. А настроение зависело от состояния здоровья и во многом от того фильма, что шел на экране, или от той песни, что звучала из динамиков.

Если в который раз семь самураев Акиры Куросавы спасали деревню бедняков от злых разбойников, то на столе стояла бутылочка чуть подогретого саке и фарфоровая рюмочка. Ну, или две рюмочки – при наличии «дуняши» или друга, решившего разделить трапезу. Никто нудных самураев смотреть не желал, но все послушно кивали головами и с важным видом обсуждали тактику обороны деревни, мудрое изречение лысого самурая Симады Камбея или ложно-корявый, но точный взмах катаны забавного Кикутиё.

При этом он важно рассказывал собеседникам (или же напоминал самому себе, проверяя память в экстремальных условиях опьянения) тонкости подогрева саке-сейсю. При этом старался говорить грозно, быстро и по слогам, как настоящий самурай, хотя любой японец вежливо бы посмеялся в кулак над его жалкими попытками. Он ставил фильм на паузу, расправлял плечи, бросал взгляд на триаду самурайских мечей на комоде и приступал.

– Сейчас мы с вами пьем хинатакан, – говорил он, хмуря брови, как актер театра кабуки. – Это так называемое солнечное саке, и его температура тридцать градусов.

Хотя кто его знал, сколько там градусов, поскольку никаким градусником он при этом не пользовался, так что иди проверь.

– Повысь мы температуру всего на пять градусов, – говорил он, как учитель химии перед опасным опытом, – и перед нами в токкури («Это кувшин для саке», – тут же пояснял он, указывая на обычную фарфоровую бутылку, купленную в магазине вместе с напитком) было бы уже саке идохадакан, «человеческая кожа», сами понимаете, откуда такое название, – при этом заговорщицки подмигивал, но тут же возвращал себе вид грозного наследника традиций Ямато.

– А далее все просто, – и он всем своим видом показывал, как это просто. – Прибавляйте по пять градусов, и вы получите саке температуры нурукан, чуть теплое. Затем, но это уже на любителя, дзекан, теплое. Саке в пятьдесят градусов, что, кстати, соответствует температуре воды в фурако, так и называется – ацукан, горячее.

Далее язык уже заплетался, и он с немалым трудом выговаривал:

– Тобикирикан, самое горячее саке в пятьдесят пять градусов.

И далее шли аплодисменты стоя, после чего «Семь самураев» можно было не досматривать, а полностью увлечься дегустацией этого самого «хинатакана».

Если же приходила блажь посмотреть «Одиссею капитана Блада» или «Остров сокровищ», то на столе появлялся напиток из Карибского бассейна. Ром он уважал темный или золотой. Светлый уж очень напоминал ему обычную водку. А водку он пил под другие фильмы. В его коллекции всегда был «Bumbu» или «Plantation» в ассортименте. И тогда он бодро вздымал бокал и завывал совершенно-таки пиратским голосом:

Ну что ж, тогда отдать швартовы!

Поставить грот и кливера!

Смотрящий – на крюй-марс! И снова

В бом-брамсель стукнулись ветра.

По шесть патронов в револьвере,

По два ножа за сапогом!

По сто мишеней на прицеле!

Пять румбов к ветру! Боцман – ром!

Под пиратские песни ром бежал за рюмкой рюмка, и бутылка очень быстро показывала дно. Заедать ром не хотелось, а запивать его хотелось исключительно новой порцией рома, поэтому фильм еще не успевал заканчиваться, а «пират» уже полз к дивану на первом этаже, потому что в спальню на второй доползти совершенно не хватало ни сил, ни воли.

И как они там после рома крутили кабестан и лазали по вантам на грот-реи? А тем более, как взбирались на марс? Или смотрящему просто не наливали? Или просто потому, что, по некоторым данным, средняя продолжительность жизни пирата составляла двадцать шесть лет?

Он вспомнил свои двадцать шесть. Ах! как пил он в свои двадцать шесть! И по каким жизненным вантам тогда лазал. Нынче этот путь – от тех до этих – казался совершенно исключительным и абсолютно невозможным. Так что через месяц ром обязательно будет. Не «огненный», как поет Сукачев, а такой вполне себе мягкий «Bumbu», с индонезийской пряностью и привкусом шоколада, разлитый на Барбадосе, округленный в дубовой бочке из-под хереса «Олоросо» где-нибудь в Андалусии.