Галина Спиридонова - Соло в ночи

Все годы, проведённые в заключении, я вставал с мыслями о дочках, а вечером мысленно желал им спокойной ночи. Сколько дум я передумал там, казнил себя за жену и детей. Так прошло много лет, наступил 1953 год. Умер Сталин. Меня выпустили, и я сразу поехал за дочками в детский дом, я их по фотографиям сразу узнал.

Приехали мы в Урюпинск к брату Степану, но у него негде было разместиться, только лишь временно. Я работал очень много. На маслозаводе механиком в три смены. Хватался за любую работу, чтобы обеспечить детей. Я всё время чувствовал перед ними вину, даже сейчас, когда они сами родители.

Девочки у меня умные, все закончили институты, поступили на работу, обзавелись семьями. Все мы живём раздельно, но часто бываем друг у друга. Я продолжаю играть на своём баяне. Часто играю вальс «Разбитая жизнь», и мне кажется, что эта музыка прошла по моей жизни.

Доченьки мои, простите меня за ошибки, я больше жизни любил вас. Томочка сидит и гладит мою ногу и что-то говорит, отвлекая меня. Вот уже стучит каблуками Галичка, она ходила к врачу, и врач сказал, что анализы хорошие, можно через два дня выписывать.

Я гляжу на них и говорю:

– Дочки, как я вас люблю!

А Галичка отвечает:

– Ты не знаешь, как мы тебя любим.

– За что? – вскрикнул я.

Дочка серьёзно сказала:

– За то, что ты есть, за то, что не бросил нас.

Детство в детском доме «Серебряные пруды» с 1947 по 1953 годы

Мы сидели на столе, в доме было темно, лампу не зажигали, потому что не умели это делать. Мы – это три сёстренки, маленькие совсем. Гале было 6 лет, Томочке 5 лет, Люсе 3 года. Нам предстояло ещё одну ночь пережить, а утром приедет папа, и откроет дом, и привезёт что-нибудь поесть, об этом думала каждая, и становилось не так страшно. Сначала, когда стемнело, было страшно, казалось, кто-то ходит по двору и заглядывает в окна, но потом мы спускались со стола, ложились на одну кровать и потихоньку засыпали.

Отец наш работал машинистом на станции Столбовая, недалеко от Москвы, и каждую смену он оставлял нас одних дома под замком, так как мама лежала в больнице.

Мама болела недолго, но не смогла выздороветь, так как не было лекарств, как сказал папа. Уже позже мы узнали правду, что мама не хотела больше иметь детей и сделала аборт на дому, а в то время было строго с этим. Её спрашивали, чтобы она сказала, кто сделал, и тогда ей дадут лекарство – пенициллин, но мама молчала. Началось заражение крови, её обрили – когда мы пришли в больницу, то мы её не узнали. Наша мама красивая, кудрявая, а эта женщина лысая, худая, жёлтая. Побыли мы в больнице недолго и поехали домой. Папа всю дорогу вытирал слёзы. Через неделю приехал папа и сказал, что больше у нас нет мамы.

Видно, мы тогда не понимали, что такое нет мамы, потому что играли во дворе, а в доме стоял гроб, в нём лежала мама. Какие-то люди вокруг ходили, когда нас посадили за стол покушать, то Люся – ей три года – взяла тарелку с кашей и понесла к гробу и говорит: «Мама тоже кушать хочет».

Я, старшая сестра Галя, которая пишет эти воспоминания, вместе с сестрой Томой пошли в палисадник, нарвали много цветов – георгинов и положили в гроб. Всю жизнь с этими цветами у меня связаны воспоминания о смерти матери, это был 1947 год.

После похорон папа сказал, что приедут родственники из Урюпинска и помогут нам. Мы так же играли, бегали от драчливого петуха, и я не помню, чтобы мы плакали по маме. Я даже не помню, чтобы я плакала и позже, где-то до четырнадцати лет, а потом только поняла, что потеряла самого дорогого человека. У нас после и семьи, как у всех, не было, но об этом я позже напишу, а пока скажу – я сильный человек, никогда на людях не плачу, но по матери стала плакать по ночам или когда никто не видит вот уже более пятидесяти лет.

Сейчас я и мама, и бабушка, у меня трое детей и шесть внуков, но на моей голове никогда не лежала рука матери, но я не позволила ожесточиться на жизнь, на её обделённость. Отдаю любовь детям, хочу долюбить их и за себя, недолюбленную матерью, которая ушла от нас совсем рано.

Приехали родственники со стороны мамы, забрали маленькую Люсю и увезли в город Саратов, так сложилась судьба, что нас разлучили навсегда. Родственники со стороны отца взяли нас в город Урюпинск и определили в детприёмник. Отца в это время не было с нами, его арестовали. Он работал машинистом и, чтобы нас прокормить, купил что-то и хотел продать, а законом запрещено это делать, и его посадили. Сегодня такая деятельность приветствуется.

Потом, как он рассказывал, его и ещё одного парня посадили в комнату под замок, тот парень разбил окно и убежал, а отец говорит: «Куда мне от детей бежать» и остался. За спекуляцию дали 10 лет, не пожалели нас, сирот.

Тётя Клава и дядя Стёпа нас проведывали, но у себя оставить не хотели, хотя относились к нам хорошо, особенно дядя Стёпа – папин брат, у них своих детей не было. Помню, у них была корова, и мы втроём – тётя Клава, Тома и я ходили на луг её доить. Нам приходилось переходить три ерика, которые кишели пиявками, когда выходили, то от ног их отдирали по несколько штук, но это так, сильные детские впечатления. Жили тётя Клава и дядя Стёпа около церкви – это место в городе Урюпинске называлось Опарохом, так как часто стоял туман, дальше были луга, торфяник, где мы сажали огороды, бахчи. Сейчас этот торфяник засыпан большим слоем песка при строительстве моста через Хопёр.

Из детского приёмника нас отправили в детский дом в станицу Зотовскую Алексеевского района. Пробыли и там недолго, так как детский дом решили перевести в «Серебряные пруды» под город Фролово Волгоградской области.

Когда мы приехали во Фролово, очень обрадовались, что будем жить в городе, но нас, можно сказать, своим ходом (пешком) отправили в «Серебряные пруды». Кто посильнее, шёл сам, а слабые, как моя сестра Тамара, иногда садились на подводу.

«Серебряные пруды» – это место недалеко от города Фролово, там был небольшой посёлок, но потом его не стало, видно, переехали все в соседнее село. Главное – это усадьба графа, по слухам, Воронцова, а может, и другого.

Дом-усадьба был как терем, на самом верху смотровая площадка. На первом этаже располагались наши спальни, на втором всякие кружки. Столовая было отдельно, была и баня около пруда, в котором мы не купались.

Если ехать мимо, то вполне можно не заметить это место, потому что «Серебряные пруды» расположены как бы в чаше и не видно с дороги. Три пруда соединялись между собой, система очищения естественная была, вода была очень чистой, а дамбы между прудами очень высокие. Вокруг росло много деревьев, которые, видимо, этот граф специально привозил из разных мест и сажал по всей территории. Пять лет мы провели в этом детском доме, плохого наша память не оставила ничего.