Александра Гусаревич - Когда увидишь меня – плачь

– Извини, что так вломился сюда, я просто места себе не нахожу. Я должен был с тобой поговорить, потому что у меня в голове до сих пор ничего не укладывается.

– Да всё в порядке, главное, веди себя осторожно. И знаешь что… Приходи к нам завтра часов в семь. Я расскажу Полли, если ты не против. Может, втроём мы сообразим, что означает вся эта дребедень.

Адам благодарно кивнул. Наверное, разумнее было сразу прийти к ним домой, но он ни о чём не жалел. Вечер в «Магнолии» неплохо встряхнул его и вообще казался Адаму самым правильным завершением этих странных двух дней.

– Кстати, вы по-прежнему чертовски хороши на сцене.

Том улыбнулся.

– Спасибо. Хотя публике, по-моему, так не кажется.

Из гримёрки высунулась голова пианиста.

– Эй, хватит болтать, нам выходить через две минуты.

– Уже иду, Ник.

«Магнолия» закрывалась далеко за полночь, когда последние из самых стойких гостей начинали сдавать позиции. После того как «Скрипки» отыграли второе отделение, Адам никуда не ушёл. Он не помнил, сколько денег успел просадить, и не беспокоился об этом – кто знает, когда ещё выпадет шанс погулять от души.

Удивительно, как за короткое время он растерял все привычные опоры: сдержанность, холодное самообладание, осторожность. Адам растил их в себе с пятнадцати лет, они помогли ему выжить и не сойти с ума, и он никогда не задумывался, а каково это – существовать без них. И тут он вдруг понял, что сегодня поступил, как Оскар, – только брату взбредало в голову вести себя так безрассудно, словно нет никакой опасности, никаких патрулей и Алмазных Псов. Словно никто не наблюдает за тобой, не записывает твои шаги и не ждёт удобного случая, чтобы тебя аннулировать. Оскару сказочно везло много лет, и он прекрасно обходился без бытовой паранойи, свойственной каждому жителю Республики.

«Ну и чем всё закончилось?» – гадкий голосок выдернул Адама из мягкого опьянения. Он вздрогнул и часто заморгал, как будто действительно очнулся от сна. Как ни странно, раньше эта мысль не приходила ему в голову. С чего вдруг Управление занялось его семьёй, которая была на хорошем счету? Не потому ли, что старший сын выбивался из красивой картинки? Оскар был вечным горем родителей: завалил Школьный отбор и не поступил в Академию, устроился работать на завод и гордился этим, наконец, выступал в баре с сомнительной группой. Когда он являлся в пятницу вечером в дом, полный гостей, мама бледнела и в ужасе гнала его прочь от изысканного общества – смыть заводскую грязь и переодеться в приличное. Но даже чистый и пристойно одетый Оскар не переставал всех раздражать: он вставлял в разговоры язвительные ремарки, от которых гости теряли дар речи, а родители краснели; курил дешёвые сигареты, вонь которых наводила на мысли о замызганных пивных, битком набитых рабочими после смены. Но самое главное – и чудовищное – он откровенно наслаждался произведенным эффектом. Оскар самозабвенно играл роль непутёвого сына, паршивой овцы в хорошей семье, будто мстил ей за что-то. Адам был слишком мал, чтобы оценить, как сильно он подставлял их всех, а позже он над этим особенно не задумывался.

А ведь это было так очевидно, и родители не зря боялись за репутацию, которую выстраивали годами. Они вечно старались сгладить неловкость, возникавшую в присутствии Оскара, и в конце концов добились того, что он перестал являться к столу по пятницам. Вряд ли друзья семьи о нём забыли, но по крайней мере он больше не мозолил глаза, и вечера проходили намного спокойнее.

Адам разглядывал новую мысль, крутил её так и эдак, и озарение обдавало его холодом. Ведь неспроста именно Оскар каким-то образом узнал о том, что их хотят аннулировать. Возможно, причиной и главной целью был именно он, а семья попала бы в лапы Псам просто за компанию. Кто знает, что он натворил и где допустил ошибку, да теперь это и неважно. Он всегда плевал на осторожность, что его, судя по всему, и подвело.

Думать об этом было больно, но Адам не позволял себе отвлечься. Странно, как он умудрялся избегать этих мыслей так долго, словно прятал их сам от себя. Конечно, удобно верить, будто карающая дубинка Управления падает на головы без всякой причины, ведь причиной может стать любая невинная мелочь. Застраховаться от их интереса нельзя, как и предугадать, что его вызовет. И всё-таки… Оскар не просто нарушал правила, он делал это демонстративно, вызывающе. Он словно говорил: «Ну схватите меня, если сможете». И они смогли.

Адам мысленно вернулся к записке. Он не понимал, как к ней относиться, но чем дольше он думал, тем меньше верил, что это шутка Управления. Как он сам сказал сегодня Тому, им незачем его выманивать и провоцировать, разве только они решили вселить в него надежду, чтобы поглумиться и свести с ума. Довольно странная идея даже для Псов, хотя с ними ни в чём нельзя быть уверенным до конца.

Тёплый коньяк убаюкивал, успокаивал, обещал, что всё будет хорошо – когда-нибудь, обязательно. Ещё глоток, и тепло внутри загустело, и Адам закрыл глаза, проваливаясь в грёзы, покачиваясь на их волнах под лёгкую фоновую музыку, которую включили после того, как «Бессмысленные скрипки» покинули сцену.

Золотистый электрический свет отражается от тёмной полированной поверхности длинного стола, который вот-вот застелют накрахмаленной скатертью к ужину. Адам стоит посреди столовой в новенькой белой рубашке и тёмно-серых брюках со стрелками. Его переполняет гордость – ему всего десять, но сегодня он будет допоздна сидеть за общим столом и не отправится спать, потому что родители решили, что он уже взрослый. Так хочется поскорее увидеть гостей!

Он слышит мамин смех в гостиной – она разговаривает по телефону, затем где-то хлопает дверь. Наверное, папа, он обещал сегодня вернуться пораньше. Но через минуту выясняется, что это не папа, – теперь из гостиной доносится голос Оскара, а мама больше не смеётся. Она возмущённо выговаривает ему за что-то, а он отвечает таким грубым тоном, что Адам в ужасе замирает. Что-то недовольно бурча, Оскар вламывается в столовую прямо в грязных ботинках, с которых комьями сыплются земля и песок. Безобразные следы тянутся по паркету, заботливо начищенному к вечернему приёму, и Адам холодеет, понимая, что Оскар только что пересёк гостиную прямо по роскошному мягкому ковру – маминой гордости.

Оскар видит брата, и на сердитом лице появляется недобрая ухмылка.

– Что, приоделся к светскому рауту, маменькин сынок?

Адам распахнул глаза. Вокруг привычным броуновским движением сновали официанты, играла негромкая музыка, пьяно смеялись люди. Веселье в «Магнолии» продолжалось как ни в чём не бывало.

«Мир придёт ко мне».