Александра Гусаревич - Когда увидишь меня – плачь

Доминик провёл по волосам и мокрому лицу плохо повинующейся ладонью. Полли, должно быть, осталась с ним прошлым утром. На плите подсыхал разлитый кофе, а в воздухе ещё чувствовалось её недавнее присутствие. Странное дело, при ней его кошмары немного меркли. Не уходили, но как будто теряли силу, и он просыпался чуть менее разбитым, чем обычно.

Он выкрутил кран до предела, чтобы вода хлестала, как бешеная, и сунул голову под шипящий и фыркающий холодный столб. Запах железа ударил в ноздри: нигде в городе не найти чистой воды, даже в самых богатых домах, что уж говорить о его элитном чердаке в заброшенном здании. Толстая плотная струя ввинтилась в висок, едва не пробив насквозь хрупкий череп, а Доминик захлёбывался водой, словно надеясь, что она способна вымыть всю его грязь.

Мокрый и продрогший, он всё-таки вернулся затем в постель, кутаясь в чёрный пододеяльник, который стремительно сырел от воды, стекающей по волосам. Стуча зубами, Доминик отшвырнул его подальше и зарылся в простыни и подушки, ища в них тепло. Когда наконец его окоченевшие пятки вернули чувствительность, а по позвоночнику перестал прокатываться озноб, веки налились тяжестью. Свернувшись в своём чёрном гнезде, Доминик приветствовал надвигающуюся тьму, потому что сейчас она была ласкова и обещала покой.

И тогда кто-то над самым его ухом прошептал:

«Мир придёт ко мне».

Он распахнул глаза, меньше всего ожидая услышать свой собственный голос.

Час спустя сон так и не сморил его. Доминик разочарованно таращился в потолок, разглядывая тонкие трещины в штукатурке. Они напоминали гигантского паука с очень длинными ножками. А может, медузу или осьминога-дистрофика.

За окном вовсю занималось утро, пасмурное и неприветливое. Ни намёка на солнце, как будто оно махнуло рукой на этот безнадёжный мир и навсегда скрылось за серой пеленой.

Впереди простирались долгие пустые часы до следующей ночи, и Доминик казался себе слишком трезвым, чтобы пережить их. Он понятия не имел, чем их наполнить, потому что ему попросту ничего не хотелось. Обычно он плавно перетекал из состояния опьянения в синтетические грёзы, а редкие промежутки между ними использовал, чтобы догнаться. Сейчас он чувствовал себя опустошённым, выпотрошенным. Мутно и серо, как этот бессмысленный октябрьский день.

Он мог провести его в постели, слушая музыку и потягивая виски. Мог устроить себе выходной от шумных баров с их раздражающей публикой. Но тогда неизбежно в голову полезут мысли, от которых Доминик постоянно бежал. Он устал бежать, ведь спрятаться было невозможно, устал оттого, что покоя не было ни во сне, ни наяву. Мир не придёт к нему, всё это чушь, в которую он ни секунды не верил. «Ты сам виноват», – сказал голос Стефана у него в голове.

Да, он сам виноват. Но не он один.

В последнее время этот голос звучал слишком часто и уже достал Доминика до печёнок. Он ловил себя на том, что часами мысленно препирается с ним, чего никогда не случалось в жизни. В реальных диалогах со Стефаном он был беспомощен, как котёнок, зато в своих фантазиях наконец-то высказывал ему всё, не стесняясь в выражениях.

«Ты самое горькое разочарование моей жизни, – патетически вещал Стефан. – Я столько дал тебе, заменил тебе отца, а ты что натворил?»

Доминик морщился и отворачивался от видения высокой фигуры, вальяжно рассевшейся в кресле напротив его кровати. Воображаемого Стефана не смущала гора одежды на спинке и подлокотниках, как и пустые бутылки под ногами. Ничего другого он от Доминика не ожидал, а потому не считал нужным обращать внимание на такие мелочи.

– Интересные у тебя представления об отцовстве. Если бы ты сразу от меня избавился, у меня бы, может, ещё был шанс не превратиться в такое дерьмо.

«Я вытащил тебя со дна, холил и лелеял, а ты предал меня. Ты рушишь всё, к чему прикасаешься. Не понимаю, как ты вообще себя выносишь».

Несмотря на то, что этого Доминик и сам не понимал, он вовсе не собирался признаваться в чём-либо Стефану.

– Это ты сделал меня таким, забыл? Это всё твоё чёртово воспитание! Хотел вырастить карманного монстра и получил его! Так что нечего теперь ныть.

Он повернулся, чтобы убедиться – Стефан печально качал головой, как делал каждый раз, когда Доминик его разочаровывал, то есть, практически всегда.

«Ты неблагодарный говнюк. Если бы не я, ты сгнил бы под барбитуратами ещё в пятнадцать. Или повесился, как твой отец. Я дал тебе второй шанс, который ты по слабости и никчёмности своей просто слил в унитаз. И нечего теперь ныть».

– Да пошёл ты, – процедил Доминик и запустил в него подушкой.

Призрак растаял, как только она приземлилась на захламлённое кресло, но голос продолжал эхом отдаваться в голове. Тягучий и надменный, он доводил Доминика до бешенства. Сколько раз он терпел от Стефана унижения наяву и с какой стати должен терпеть их ещё и в собственном воображении?

Злость разгоралась глубоко внутри, и Доминик встречал её с радостью. Злость куда лучше апатии. Он с удовольствием ощущал, как руки и ноги наливаются силой, как энергия звенит в голове, заглушая наконец ядовитые слова Стефана. Ему вдруг захотелось шевелиться, захотелось выйти из дома и отправиться куда-нибудь – не так уж важно куда.

Он рывком поднялся с постели и включил стереосистему. Затем без малейших колебаний выбрал Talking Heads и показал креслу средний палец.

Одеваясь, Доминик во всё горло подпевал Дэвиду Бирну, который будто думал именно о нём, когда писал песню про маньяка-убийцу.

– Не могу уснуть, ведь моя постель в огне! Я оголённый провод, не прикасайся ко мне! Маньяк-убийца, что это вообще?

В приступе бодрости он скакал по комнате, натягивая драные чёрные джинсы и футболку с нечитаемой надписью – её шрифт напоминал переплетённые древесные корни, с которых стекала слизь.

– Беги, беги, беги от меня, о-о-о!

«Ты – инфантильный идиот, – сокрушался Стефан, вновь возникнув возле барной стойки. – Не пора ли повзрослеть?»

– Катись к чёрту, старый зануда!

Доминик хлопнул дверью, надеясь, что Стефан остался за ней.

Он прыгнул за руль, чувствуя, как всё тело вибрирует в предвкушении поездки. Полчаса назад оно было немощным и вялым, а теперь жаждало скорости и драйва, будто помолодело лет на десять.

Мотор взревел, и большой чёрный автомобиль сорвался с места, взметнув за собой столбик бумажного мусора.

Сперва Доминик бесцельно катался по городу, открыв окно и врубив музыку погромче. Как обычно, машины в потоке сторонились его, намеренно отставая или, наоборот, опережая пугающий их внедорожник. Они понятия не имели, кто за рулём, но и так было ясно, что от этого буйного лучше держаться подальше.

Доминик пересёк проспект Уинстона Смита, сделал круг по бульвару Славы, прокатился по проспекту Героев. Город был скучен и не обещал приключений. Разгар субботнего дня, всюду гуляли семьи с детьми, кто-то тащил нагруженные пакеты из универмага, а кто-то праздно прогуливался в парке. Доминик вдруг подумал, что ему не помешает компания, даже если он будет просто колесить по окрестностям. Сегодня ему не хотелось оставаться в одиночестве.