Андрей Титов - У-мир-рай

Покойная вела себя так, как будто бы не могла проснуться.Вот и шея дёрнулась, и лицо напряглось. Монетки с глаз упали и звонко покатились по полу. Морщинистые веки не разомкнулись, но зримо и пугающе запульсировала на них маленькая венка. Лицо покойной механически повернулось в сторону Галины. Та продолжала теперь уже тихо и бессмысленно повторять про то, что необходимо вывести детей. Умершая прекратила движение, застыла с повёрнутым набок лицом, на секунду замолкла, а после того тяжкое её хныкание сменилось невнятным бормотанием. Будто наскоро пожаловаться хотела или объяснить чего, да вот только рта раскрыть не в силах: и бормочет, и бормочет, и бормочет в мёртвом сне своём.

Всё громче и истошней.

Уже не бормотание, а грудной рёв; из глубин, из сумрака души.

Мёртвое рычание.

Зримо напряглись обескровленные губы.

И когда казалось, что вот-вот и раскроет рот покойница и в полный голос заорёт, так, чтоб небу было слышно – всё неожиданно прекратилось… Мгновенная тишина… Тело умершей обмякло и плавно упало на белёсые подушки. Последней двинулась правая рука, она наконец-то отцепилась от левой и вывалилась из гроба. Плетью повисла и потрескавшимися ногтями почти пола коснулась. Полная тишина и полная обездвиженность, и только трупные пятна на теле покойницы кажутся ещё ярче, ещё заметнее.

Первой истерично зарыдала племянница Галина, вместе с детьми уткнулась в плечо супруга и благим матом заголосила. Заревели и дети, сначала придурковатая Софья закричала пронзительно-скрипуче, вслед надрывно заголосил Артёмка. Не поднимаясь с пола, застонала Валентина. Глава семейства Пичугиных, опойный мужик с измождённым от алкоголя лицом, сел на стул, закрыл ладонями глаза и затрясся. Какая-то малознакомая всем женщина (вроде как подруга по техникуму) опёрлась руками о подоконник и, запрокинув голову к небу, вопила – на одной режущей слух ноте. С надрывным криком выбежали из комнаты пара женщин, работавших с покойной в библиотеке. Кто-то из знакомых заладил безостановочно: «Она же живая, живая, врачей надо». Единственный, кто не причитал и не выл, была Лида Саврасова – она подошла к гробу и осторожно взяла безвольно выпавшую из него руку покойницы.

– Пульса нет, – сообщила Лида, и вслед будто оправдываясь: – Я так-то медицинский закончила, просто после с работой не сложилось.

Вряд ли её кто-то услышал. Безудержный рёв, рыдания, всхлипывания – тут себя не слышно и желания слышать нет. И хотя многие в этот момент смотрели на Лиду, никто не понимал, что и для чего она делает. Лида вышла в коридор. Вернулась. В руках небольшое зеркальце. Присела на корточки возле гроба, зеркальце поднесла ко рту умершей. И только теперь захлёбывающимся голосом её спросила племянница покойной:

– Чего там?

– Чистое стекло. Не запотевает. Тело-то давно уж смирилось. Дух не уймётся.

На кладбище и поминки поехали немногие. В заводской столовой было накрыто два стола, сидели за одним. И то – через раз пустое место. Поминальных речей никто не произносил. Пили, не хмелея. Даже пропойца Пичугин. Муторно было на душе, муторно.

Четырьмя днями позже к сталинской жёлтой двухэтажке в 10-м квартале подъехал тентованный грузовичок. Как Галина и говорила, множества вещей на новую свою квартиру она не перевозила: шкаф, пара раздвижных кресел, стулья, тумбочка, микроволновка, вентилятор, детские игрушки – вот, пожалуй, и всё. Вещи переносил муж с приятелем. Галина тем временем пошла комоды да тумбочки подчищать в квартире тётки – от ненужных вещей избавляться. За маленьким Артёмкой попросила в это время соседку Валентину посмотреть – старушка каждый Божий день на лавочке супротив дома сиднем просиживала.

– А что ж, Софьюшки-то не видно? – поинтересовалась Валентина.

– Так учебный год начался. Так-то она у нас в интернате напостоянку, только на каникулы к себе берём. Не, навещаем-то часто, игрушки там, конфеты. А так, ей там, поди, лучше, уход специальный.

Софья была ребёнком от первого брака. В первый же год, приехав в город из деревни, Галя по дурости залетела, по дурости замуж вышла. Супружество было нервное, муж дурной, пил нещадно, может, потому и ребёнок вышел на мозги кособокий. Распознали это не сразу, годик на третий стала видна заторможенность: что ни скажи Софьюшке, ничего с первого раза не понимает. По врачам начали ходить, те руками разводят – имбецильность, не лечится. Сколько лет помаялась Галина, а как школьный возраст у дочери подошёл – в интернат сдала. Тем паче, к тому времени с первым своим мужем она развелась, как-то надо было личную жизнь обустраивать – а такое приданое кому нужно? Ну, вот Софья и стала для Гали каникулярным ребёнком. А потом уж Артёмка зародился от Димы – второго мужа. Этот пацанчик вышел толковым. Годик едва миновал, лепетать начал. Сейчас ещё и трёх лет нет, а уже считает до десяти. Ну, так и муж не чета первому: не пьёт, начитанный, даром, что водителем работает, и познакомились в общаге – этажом ниже жил.

– А-а-а, вот что, – протянула Валентина, – то-то я и приметила, что вы с девочкой к Клавдии только на Новый год или летом. Ясно теперь. Ну, иди, присмотрю за Артёмкой-то, никуда не скроется.

– Вот ещё что, баб Валь, – Галина приостановилась у входа в дом и вновь обернулась в сторону скамейки, – вы там про бельё спрашивали да одежду. Так я согласна. Я многое от чего избавляться буду, так взяли бы.

– А ты, знаш, что? Пичугиным отдай. Им зазорно не будет – всё за поллитру сбагрят.

– Так вроде сами хотели? Пошли бы сейчас вещи вместе поразбирали. – Да какой мне наряжаться? Отнаряжалась уж своё. Не, ничего не надо.

Галя хмыкнула, плечами пожала, пошла в квартиру. По пути заглянула к Пичугиным – от одежды и они отказались, а всякие сумочки, посуду, часы, коли не надо, согласились взять. «Вот, бляха-муха, сортировать сейчас вам буду», – возмутилась Галина и пошла сортировать. Муж с приятелем шкаф устанавливают, а она вещи по мешкам: наволочки с простынями на выброс, часы оставить, зеркало старое довоенное оставить, потёртая сумка Пичугиным, зонт затрапезный им же; тапочки старые чёрные, дурацкие динозаврики на них нарисованы – выкинуть.

– Слушай, – вполоборота крикнула она мужу, – установи сразу вентилятор на кухне, да включи. Такое чувство, что до сих пор этим протухшим супом несёт, рисовым.

Первая неделя – в обустройстве. После общаги – двенадцать квадратных метров, туалет в конце коридора, кухня общая – двухкомнатное бытие казалось почти что роскошеством. Тем более после старухи много ненужных вещей повыбрасывали, посдавали, один комод чего стоит – теперь в новообретённом жилье можно было петь, танцевать, строить планы.

– Слушай, а я ведь когда-нибудь и не поверю, что в общаге жила, – по-девчачьи, кружась по комнате, говорила мужу Галина.

Читать дальше