Андрей Титов - У-мир-рай

Тот курил на кухне и с улыбкой смотрел на жену:

– Со следующей зарплаты плиту на кухне менять будем, – это так, в продолжение планов, веско сказано.

Артёмка крутился возле матери, хватался за брючину, а когда Галина выскальзывала из его нецепких объятий, заливисто хохотал. Галина подхватила сына на руки и подняла под потолок. Высоченные потолки, сталинские.

– Плиту будем новую ставить. Достала нас с Артёмкой общага, – нараспев в такт кружению говорила Галина, – Артёмка вырастет, высокий-высокий будет, три метра, и тогда ему места хватит.

Дурное забывается быстро, любая малая радость его рихтует. А тут каждый день – то подруги из общаги на новоселье придут, обзавидуются, то надо шторы менять – на жёлтые с цветочками, весёлые. В приятных мелочах – будто в тёплой ванне с пеной: ни о чём другом не думается, кроме того, как тебе хорошо и уютно. А этот рёв старухи из гроба? – как пьяные драки в общаге, где-то далеко остался. Был ли он, не был, – никто не напоминает, а самой и вспоминать хочется. Насмеявшись, отдышавшись, села Галина на диван, сына на колени посадила:

– Ну, Артёмка, спроси меня о чём-нибудь про будущее? – задористо обратилась к сыночку.

– Мама, а когда я умру, я никого из гроба, как бабушка Клава пугать не буду? – как обухом по голове. Глазки у Артёмки голубые, внимательные, пытливые. Ответа ждёт.

Отец на кухне привстал, крикнул:

– Кто тебя этому научил, Артём?

С Галины радость мигом стаяла. Она прижала головку сына к своей груди:

– Глупенький, ты будешь жить долго-долго, дольше всех на свете, лет двести! А если я стану старенькой и помру, я к тебе только в хороших снах приходить буду. К богатому, счастливому Артёму Дмитриевичу. Понял, да? И больше никогда маму об этом не спрашивай, ладно?

Той ночью Галина спала маетно. Снилась родная деревня, только почему-то пустая; вместо людей вороны по домам, из-за занавесок выглядывают. Едут они с Артёмкой на тракторе. Почему на тракторе, с какой стати? – непонятно; едут. Вдруг одна ворона, что рядом с трактором шла, подпрыгивала, вдруг в бабу Клаву превращается. И вид у ней такой, как хоронили – волосы на прямой пробор зачёсаны, на глазах монетки, только рот почему-то зашит чёрной суровою ниткою. И вот она будто не идёт, а катится рядом с трактором, плавно так. За ручку двери с той стороны схватилась и дёргает её, дёргает. У Галины всё внутри сжалось: одной рукой рулём управляет, другой дверь держит, чтоб тётка не открыла. Та со всей силы напряглась и вместо того, чтоб за ручку дёрнуть, внезапным усилием губы разжала, порвала верёвку:

– Сы-ы-ы-ы-ына-а-а-а-а-а! – кричит по-вороньи, руку к Артёмке тянет, охвостья чёрных ниток на подбородок ей падают.

Галина спохватилась: а где Артёмка-то? Обернулась, а он рядом на кресле сидит, в той же футболочке, штанишках, сандаликах, только волосы почему-то на прямой пробор зачёсаны и монетки на глазах:

– Ну, вот, мама, а ты говорила, что я никого пугать не буду.

– А-а-а-а-а-а!

– Да что ты дурная! – толкнул её в плечо муж. – Дом разбудишь. Мне завтра перед рейсом выспаться надо, а ты тут, как резаная, вопишь.

Дней через пять. Муж из рейса вернулся. Артёмку из садика забрала. По пути продуктами затоварилась, чтоб мужа с дороги вкусненьким угостить, – и на 10-ый квартал, домой. Открыла дверь, с порога: – Зразы будешь? Сейчас с капустой приготовлю.

Из комнаты одобрительно:

– Спрашиваешь!

Улыбнулась. Угодила, значит. Артёмку от комбинезончика распаковывает, сама от куртки-шляпки освобождается, все мысли уже на кухне, сейчас только сапоги снять. Нагнулась расстегнуть молнию, и взгляд приморозился:

– Стой, а откуда у нас эти тапки, я ж их выкинула?

Старые чёрные тапки покойной – динозаврики на них нарисованы. Дурацкие такие тапки, и не понятно, за что их Клавдия Юрьевна любила.

– Какие тапки? – голос из комнаты, слышно, как Дима переключает каналы.

Галя тихо Артёмке:

– Иди в свою комнату, с обезьянками поиграй.

Громко мужу:

– Иди сюда. Откуда тапки?

– Достала ты со своими тапками. Отдохнуть не даёт с дороги. Иди, зразы принесла, так готовь, – и не встаёт, пульт от телевизора чик-чик, с Петросяна на Винокура, с Винокура на Елену Воробей.

– Ты, понимаешь, это же баб Клавы тапки. Я их на помойку выкинула. Точно помню. Понимаешь ты или нет? – голос у Галины срывается, комок в горле.

Дима встал, прошёл в прихожую, почёсывает живот. Смотрит так непонимающе и вместе с тем равнодушно.

– Ну и что? У покойной одни тапки, что ли, были?

– С динозавриками одни, её любимые. И я к тому же все тапки выкинула, все!

– Ну, значит, запамятовала, эти не выкинула.

– Ты меня не слушаешь, по-моему. Я что сумасшедшая, что ли?!

– А ты что, хочешь сказать, что покойница с кладбища встала, по помойкам рыскала, чтоб тапки в дом принести? Дескать, чего добром разбрасываетесь?

– А ты не помнишь, что на похоронах было? Не помнишь, как она выла?

– А так вот из-за чего? Тапки свои оплакивала. Ну да, ну да. Пойду я, там сейчас Гальцев выступать будет, у него иногда смешно бывает.

– Стой, я тебе говорю. К нам никто не приходил, пока меня не было?

В дверь позвонили

– Ну, вот накликала, – лениво сказал муж и, почёсывая брюхо, удалился в комнату.

Галина недовольно хмыкнула, пошла открывать дверь. На пороге женщина лет пятидесяти. Незнакомая, выглядит интеллигентно. Только взгляд растерянный, опешивший даже:

– Извините, а Клавдию Юрьевну можно? – говорит также удивлённо.

– А вы собственно, по какому вопросу, – не задумываясь, говорит Галина, голова ещё тапками занята. – Клавдия Юрьевна уже больше двух недель как умерла. Похоронили.

– Как! – восклицает незнакомка. – Я ж с ней… Как?!

На глазах лицо у женщины сереет, она хватается за дверной косяк, чуть не падает. Галя поддерживает её за локоть, снова оборачивается в сторону комнаты:

– Дима, помоги!

– Ну, что там ещё, – недовольное бурчание.

Поняв, что подмоги ей не дождаться, Галя перекинула руку незнакомки себе на плечо, завела её в квартиру.

– Вы пока сядьте тут. Я сейчас воды принесу из кухни.

Принесла. Незнакомка сняла шарфик, трясущимися руками поднесла стакан воды ко рту, отпила, и после этого сказала, как выдохнула:

– Я с ней говорила сегодня. Я с Клавдией Юрьевной сегодня по телефону общалась.

Галина тут сама чуть не упала, за косяк схватилась одной рукой, и другой – за сердце. В комнате убавили громкость телевизора. Вышел муж, Уже без ехидцы в голосе и пузо не почёсывая:

– Пройдёмте на кухню, – говорит.

Быстро соорудили чайку, расставили стулья. Всё не знали, с какого вопроса к разговору приступиться, но гостья начала сама.

– Я с Клавдией Юрьевной так шапочно знакома, недолгое время работали в библиотеке вместе, с тех пор раз в полгода перезваниваемся… Перезванивались, то есть. Всё по делу больше. Я сейчас в колледже работаю, там для нового курса книга одна потребовалось. Думаю, у Клавдии Юрьевны есть. Звоню ей на домашний. Гудок за гудком, вдруг тишина, долгая такая, секунд двадцать. «Алло, алло» – кричу. И тут её голос. Её, точно; только трескучий такой, как будто помехи на линии. «Не мешай. У меня дело ещё тут одно. Поправлюсь – тогда», – говорит. Я ей про книгу, а она тоже самое: «Не мешай, дело есть одно. Поправлюсь – тогда». Потом не помню, что спросила, может, и поругалась, а она всё время одно и тоже отвечала: «Поправлюсь – тогда». Как заведённая. Механический такой голос, не живой. Но голос-то её! Думаю, надо пойти проверить, с глазу на глаз поговорить.