Номен Нескио - Бетельгейзе. Военный приключенческий роман в двух частях. Часть 1

Я направился к себе домой, который был всего-то в следующем дворе. Погибшие дети из какого-то интерната, немецкая подводная лодка, какой-то батюшка, альбом с марками, холод смерти, этот странный покупатель Андрей Всеволодович…, всё перемешалось в голове, сознание, которое к тому же лихо раскручивалось порцией алкоголя. Почему-то сейчас мне казалось, что вот случись отправиться в путь сию минуту, я бы собрался, не раздумывая вовсе, но оставив предложение для осмысления на трезвую голову я, с такими мыслями достиг своего дома присев у подъезда на лавочку. Поездка на Север…, вообще это звучит заманчиво, к тому же перспектива развеять летнюю тоску несколько впечатляла. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что мне захотелось позвонить прямо сейчас этому старику и объявить о своём согласии.

Сон окончательно пропал. Я всё думал об этом человеке, о его судьбе не смотря на то, что он очень мало чего рассказал о себе, но вот его цель поехать туда, где в детстве ему пришлось пережить не самые счастливые моменты, казалась мне благородной. Глядя в потолок, я пытался представить каким мог быть альбом для марок и сами марки в то время, какими были дети того военного времени попавшие под каток войны. Что пришлось пережить тем людям, жителям этого поселка, название которого у меня совершенно вылетело из головы. Мне виделось как этот человек, мой новый знакомый, будучи тогда совсем мальчишкой, сидел перед телом своего раненого друга, крича от бессилия: «Лё-ё-ё-ёшка-а-а…, Лё-ё-ёшка-а-а-а…, не уходи, я спасу тебя. Смотри на меня, только не закрывай глаза, прошу, не закрывай, ты должен жить, … Лёшка-а-а-а…». Слёзы заливали его лицо, перепачканное сажей, но он не стыдился их тогда. А Лёшка замолчал, так и остался лежать с открытыми глазами. Он уже не трясся от холода, стуча зубами. Погиб Лёшка, девять лет ему было тогда.

– Постой, – поймал я себя на мысли, – А почему именно Лёшка? Надо позвонить этому Андрею Всеволодовичу и узнать имя того мальчика, который погиб и завещал коллекцию марок. Непременно надо спросить.

Поднявшись с дивана, я нашёл в альбоме фотографию своего сына, на которой ему было лет девять или десять и долго, не отрываясь, смотрел на неё. Там был мой сын, мальчишка и мне не верилось, что вот такой же Лёшка мог погибнуть тогда в бою, на руках своего друга. В какой-то момент я засомневался в своём новом знакомом, вернее будет сказать в его психическом состоянии. Трудно было представить этого старика девятилетним мальчишкой. Но то, что он пережил, вообще не умещалось у меня в голове. Осознавая, насколько люди уязвимы и беспомощны перед стихией войны, мне стало страшно и неуютно в своём пустом доме.

Поезд, сообщением Новосибирск – Новый Уренгой, уносил нас на Север. Может на тот момент это был один из самых безрассудных поступков в моей жизни, но именно тогда я абсолютно не думал об этом. Затея с поездкой с каждой минутой становилась всё более увлекательной.

Густая растительность постепенно отступала, заметно менялась природа этого региона России за окном вагона. Пьяные вахтовики существенно разбавляли однообразность нашего пути. Оставив позади Ханты – Мансийский автономный округ, поезд всё дальше и дальше уезжал на Север проходя территорию Ямало – Ненецкого округа, достигнув наконец-то газовой столицы России, города Новый Уренгой. Впереди нас ждал Салехард. Немыслимые расстояния в этой части страны просто поражают своей протяжённостью. Андрей Всеволодович поведал мне свою историю, благо, что время было предостаточно, чтобы осмыслить размах трагедии забытого Богом места Аламай. Мелькали имена, когда-то крепко отложившиеся в детской памяти Андрея Всеволодовича…, Дядя Юха, Капочкин, Пересвет, дядь Коль, Айза, Гера…, все эти люди становились и мне более знакомыми и даже родными по мере приближения к конечному пункту нашего путешествия. Мой спутник как будто забывался, более молчал, подолгу смотрел в окно вагона на пролетающие мимо станции и, казалось, что иногда я вообще для него переставал существовать. Тут я наконец-то вспомнил о том мальчишке:

– Всеволыч, скажи, мне пожалуйста, как было имя того мальчика, твоего друга.

– Лев, Лёва, – ответил А.В., даже не посмотрев в мою сторону как на собеседника, – Зачем тебе?

– Да вот как ты мне тогда рассказал, я теперь постоянно об этом думаю, – ответил я, пытаясь оживить беседу, – А альбом…? Альбом с марками…, ну, где он теперь? Ты забрал его тогда?

– Да понимаешь? Не до альбома тогда было. Не знаю где он. Сгорел наверно, когда интернат подожгли.

В мыслях я возвращался в ту ночь после магазинного знакомства с А.В.: «Лё-ё-ё-ёшка-а-а…, Лё-ё-ёшка-а-а-а…, не уходи, я спасу тебя…», – ну, конечно же, только не Лешка, а Лёвка. Лёвка тогда погиб. Я почти угадал его имя.

В Салехарде мы пересели на пассажирский теплоход «Механик Калашников», который доставил нас до пункта Ныда, а далее до посёлка Дровяной мы шли на лихтере, заплатив капитану «на карман» за нелицензионную перевозку пассажиров. Который любезно просветил, каким образом мы можем добраться до Аламая, перепоручив нас своему знакомому капитану частного судна, который, по его словам, просто горел желанием доставить нас в ту Тьмутаракань.

Посёлок Дровяной встретил нас небольшой бухтой с портом и неповторимой сельской суетой всех северных поселений. Запах моря и рыбы с примесью соляра и железа был неотвратимой частью окружающей среды тех мест. Всё живое, что передвигалось по земле, сопровождалось густыми облаками мошек и комаров, наверно самых злобных и кровожадных из насекомых кровососущих тварей, способных до смерти заесть и человека и животное и всё для того, чтобы насытиться, размножиться и закрепиться на своём месте под солнцем. Люди, вынужденные работать на открытом воздухе, укрывали открытые участки тел за перчатками и противомоскитными сетками и больше походили на фехтовальщиков в своих овальных тёмных масках. Жилой и административный фонд посёлка состоял из старых домиков, бараков и иных построек. Некоторые из них были отреставрированы сайдинговой обшивкой и внутренним убранством из пластика, другие же так и оставались тёмными строениями, явно намекая на то, что ни что не властно над временем. Весь посёлок был окольцован деревянными тротуарами с покосившимися перилами. Автопарк посёлка состоял из гусеничных «газонов» и болотоходов «Треколл» на огромных колёсах, какие показывают на автомобильных шоу, ну и, конечно же, отечественных «УАЗиков» различных модификаций. Для передвижения местное население успешно использовало оленей, запряжённых в нарты и снегоходы. С окончанием навигации Дровяной погружался в зимний анабиоз и без того не слишком торопливая жизнь в посёлке замирала окончательно. Корабли и кораблики местной флотилии вытаскивались на берег, дабы не быть затертыми льдами, чтобы с началом весны и наступившей оттепели быть отремонтированными и покрашенными и вновь пуститься покорять арктические воды. Ну а сама зимняя жизнь на Дровяном светилась огоньками магазинчиков и лавок, а также различных управлений и контор, без которых ну никак не обойтись человеческому обществу. В ночное время подобные Дровяные были сравнимы с не самыми активными областями галактик и вселенной. Всё тот же одинокий свет сообщал о том, что вот и на этом краю земли закипает чайник, идут по телевизору сериалы и футбол, шуршит бумага в местных офисах, неся на себе распоряжения с резолюциями, приказы, указы, докладные, отчёты и прочую писанину.