Александр Староторжский - Солнце, вино и поджаристый хлеб во Франции

Через два дня мы пошли во МХАТ на «Синюю птицу». Я ничего не понял, но мне опять было хорошо. Почему? Не знаю. Может быть потому, что подарок опять был шикарным. Но артисты тоже были. К сожалению, интересовали они меня в гораздо меньшей степени, чем подарок. Я ведь тогда не был привязан к театру, как сейчас.

Ну, подводим итоги: где ж мне застрелиться? Если во Дворце Съездов, то вокруг меня могут устроить радостный хоровод. Там любят встречи со смелыми людьми пожилого возраста. Нет, мне это не подходит. Тогда, может быть, в одном из МХАТов? В каком? Да в любом! Значения не имеет! Нет, тоже не годится. Артисты скажут, что я просто не смог пережить восторга, вызванного их искусством. Я бы такого финала смехотворного не хотел. Тогда, что делать? Где меня ждёт уютное, устраивающее меня, место?

Понял!!! Кустарник вокруг дома, где я жил с бабушкой и дедушкой! Вот это место!

…Каждое лето кустарник покрывался зелёными листьями и жёлтыми цветочками. Я эти цветочки ел. Они были очень сладкими. Но не я один пользовался услугами жёлтых цветочков. В середине июня обязательно прилетали шмели: огромные, пушистые, полосато-коричневые. Они медленно и деловито заползали в цветы, и жадно и долго пили то сладкое, что цветочки хранили в себе. В этот момент, я надевал на них пустую спичечную коробку и быстро закрывал. Шмели громко, яростно жужжали, скреблись крепкими ножками, но бесполезно. Вырваться из коробки они не могли. Я ходил по двору, и предлагал девочкам послушать шмелиное жужжание. Девочки слушали, сердились на меня, и требовали, чтобы я шмеля отпустил. Однажды, я открыл коробочку, и когда показалась чёрная, шмелиная головка, с усами, и большими выпуклыми глазами, закрыл коробку. Головка шмеля отвалилась, и упала. Как девочки закричали на меня! Словосочетание «толстый дурак» было произнесено не знаю сколько раз, но много. Завершена эта критика была такими словами: «Сашка Гитлер!»

…Я огорчился, но заниматься этими гадостями не перестал. Вот здесь я и застрелюсь! Я виноват перед шмелями и кустарником. После выстрела, мою душу окружат души убитых мной шмелей и съеденных цветочков! Я встану перед ними на колени, и попрошу прощения! И меня, конечно, простят, зная, как тяжела была моя жизнь! Может быть, среди этих прекрасных существ, я увижу душу Виктора Степановича? Уже прощённого, перевоплощенного, и спрошу его: «Виктор Степанович, как ты мог не платить нам деньги за работу? Разве тебе не ясно, что это преступление? Драматурги ведь тоже люди, и работа у них очень тяжёлая! Ну, Степаныч, объясни! Ты же хороший мужик был! Это же было видно! Как много смешного ты сказал! Интересного! Ну, объясни своё поведение по отношению к нам! Ведь его дружеским никак не назовёшь!»

Виктор Степанович заплачет, и скажет: «Сашка, как я мог вам платить, когда я слово „драматург“ не знал! Слово „пьеса“ не понимал! Моя жизнь прошла в атмосфере нефти и газа!» – конечно, услышу я от Виктора Степановича, и тут же исчезну!

…Ну, пора! Вернёмся в 1954 год. Через полгода после развода, папу выгнали из КГБ. Он где-то выпил больше, чем разрешалось, и попал в милицию. Там он устроил скандал, потребовал отвезти его домой на машине, пытался испугать милиционеров своими документами. И его отпустили, предварительно переписав содержание этих документов. Потом позвонили какому-то своему начальнику, рассказали ему про папино поведение, тот позвонил в КГБ, и папу уволили. Строго было тогда! Через много лет я узнал, что папа после увольнения тяжело болел. Год пролежал под присмотром родственников в дедушкиной квартире. Что было потом, я не знаю, но увидел я его, когда поступил в хоровое училище в первый класс. Папа пришёл, уже будучи администратором Дома Дружбы Народов. Выглядел он хорошо, одет был прекрасно, и угостил нас всех американской жвачкой. Конечно, мы были потрясены! Папа сразу стал человеком-легендой, из высших сфер. Каждый день меня спрашивали 10—15 мальчиков, когда придёт твой папа? Я думаю, отец попал на эту работу по рекомендации КГБ. Интересное место, Дом Дружбы Народов! Очень сложное и неприступное место! За этим учреждением нужно было приглядывать, чтобы дружба плыла в направлении нас устраивающем. Я думаю, там действовала разнообразная разведка, но какое мне до этого было дело? Я разве понимал, что там происходит? В первый раз я появился у отца на работе лет в 7, на Новогодней ёлке. Что было на ёлке, не помню, но красота здания, снаружи и внутри, потрясла меня! Не только меня, но и маму, с которой я пришёл! Увидев наше состояние, отец устроил нам маленькую экскурсию. Маленькую потому, что было в Доме много мест, появиться в которых, мы, видимо, не имели права. Что я помню? В очень маленьком и уютном зале, на стенке висел, увиденный мной впервые, странный, плоский телевизор. Наверно японский. Потом папа повёл нас в ресторан, и накормил вкуснейшей рыбной солянкой. В коричневом бульоне плавали осетрина, травка какая-то, маслины, и маленькие, зелёные ягодки. Я такую больше не ел. Что ещё было? Наверняка еще что- то удивительное, но я забыл. Лежит у меня где-то фотография, сделанная фотографом Дома на этой ёлке. Мы с мамой стоим рядом с красивой лампой и улыбаемся. Отца на фото нет. Мама, красивая, ласковая, нежно обняла меня за плечи… Я полненький мальчик, одетый в красивые китайские вещи, очень доволен тем, что происходит вокруг меня. Папа и мама рядом… Фотограф знаменитый, улыбается… В карманах бархатных брюк конфеты « Мишка на Севере»… Ну, что еще нужно маленькому парнишке? Ничего.

…Через много лет папа рассказал о своей деятельности в Доме. Она была необыкновенно полезна для общества. И для него самого тоже. Папа работал в Доме не очень долго, но успел подружиться с множеством знаменитостей. Очень часто в Дом приходил артист, известный не меньше Станиславского. Он вёл отца в буфет, заказывал там себе 200 граммов коньяка, а папе 100… И они, по-дружески, выпивали… Я не понимал, почему артист так странно, и как мне казалось, унизительно, угощал папу. А папа эти угощения принимал. Потом понял: артист приходил отдыхать, валять дурака, ухаживать за эффектными дамами, а папа был на работе. И никто не должен был подозревать, что папа только что пил коньяк, и вообще к спиртному имеет чрезмерную склонность.

Иногда в Дом, предварительно позвонив папе, приходил знаменитый поэт… Высокий, седой, увешенный орденами человек, знаменитости редчайшей. Приходил он всегда с новой дамой, и папа, проводив их в ресторан, усаживал так, чтобы лица поэта увидеть было невозможно. Проходило это потому, что поэт был членом высшей партийной организации, а члены её должны были производить впечатления несгибаемых борцов с безнравственностью.

В один из государственных праздников отец совершил подвиг, за который ему, по моему мнению, полагался Орден Дружбы Народов, или даже звание Героя Социалистического Труда! Он случайно, даже неожиданно для себя, поймал на лестнице, летящего вниз головой, нашего советского композитора, мировую знаменитость, седого, кудрявого, и щекастого. Видимо, слегка перебравшего в ресторане, в буфете, или в кабинете директора. Если бы отец не поймал этого колосса музыки, то судьба его могла сложиться очень печально. А советская музыка серьезно обеднела…