Надежда Сухова - Фантазиста. Первый тайм

Надо сказать, что с учёбой у меня тоже начались проблемы. Мне было скучно на большинстве предметов, поэтому материал я не усваивал катастрофически. Джанфранко помогал мне с домашними работами, но на контрольных я с треском проваливался. София Менотти ездила в школу, чтобы объясниться с директором и преподавателем, но меня это совсем не заботило. Я жил футболом, я не мог дождаться, когда же снова выйду на поле и буду тренироваться, готовясь к приходу синьора Дорадо.

И вот тут в моей жизни грянул гром. Когда, как казалось, ничто не предвещало беды, случилось страшное – о моём существовании прознало государство. Ничто так не ломает человеческие судьбы, как вмешательство исполнительной власти, хотя отчасти за этот удар судьбы я должен был поблагодарить тётю Изабеллу.

Дело в том, что срок её опекунства истёк ещё в феврале. Вернее, он не истёк сам по себе – тёте надо было каждый год подтверждать его, потому что она была незамужней, а следовательно, государство очень волновалось, сможет ли она меня прокормить. Но поскольку тётя укатила с Эдуардо в Санта Фе, на очередную комиссию она не явилась. Управление опеки начало её разыскивать, в итоге нашло в другой части света. Тётя ответила на официальное письмо, что приехать в ближайший месяц не сможет, и этим подписала мне приговор. Отныне ей было отказано в праве усыновлять или брать под опеку кого бы то ни было, включая меня.

Итак, я влетел не по-детски. Весь апрель шли разбирательства, а в середине мая синьоре Менотти было предписано исключить меня из «Резерва», поскольку отныне заботу о моём воспитании брало на себя государство. Джанлука пытался как-то уладить ситуацию, но, когда в вопросе замешана недвижимость (моя доля от проданного тётей бабушкиного дома до сих пор оставалась спорной частью разбирательства), бодаться с государством очень и очень непросто.

В школе все быстро проведали, что я переезжаю в приют. Джанфранко расстроился, сказал, что будет навещать меня там. Карло обрадовался, потому что я сразу освобождал ему место в стартовом составе. Деметрио хлопнул меня по плечу и сказал:

– Жаль, дружище, что мы больше не сможем тренироваться.

Гаспаро наказал мне не терять форму и продолжать заниматься каждый день, а дедушка Тони пообещал, что школа найдёт способ вернуть меня обратно. Глядя на эту ситуацию с высоты прожитых лет, я понимаю, что он сам не верил в то, что говорил. Кому нужен сирота, пусть даже и талантливый как чёрт, если из-за него придётся пробежать сто инстанций и поднять кучу связей – и ещё не факт, что будущее, которое мне пророчили, наступит. Сколько подающих надежды детей так и остались всего лишь подающими надежды? Сколько маленьких гениев портилось с возрастом, устав от чрезмерного внимания взрослых к своей судьбе? Безвозмездно вбухивать в будущее ребёнка кучу сил и денег могли только родители, коих у меня не имелось.

И я, собрав свои нехитрые пожитки, к которым прибавились школьные принадлежности, форма «Резерва» и мяч, подаренный Джанлукой, сидел на ставшей уже такой родной кровати и ронял слёзы на мамину фотографию в рамке. Девятнадцатилетняя Маргарита Фолекки смотрела на меня с любовью и сочувствием, как бы говоря, что даже в такую трудную минуту она не оставит меня. Я был так поглощён своим отчаянием, что не слышал, как в комнату вошёл Джанлука. Только когда он присел на кровать, я вздрогнул, осознав, что рядом кто-то есть.

– Держись, парень, – вздохнул футболист, обнимая меня за плечи. – В жизни бывает и не такое. Я знаю много великих футболистов, которые стали великими, невзирая на то, что дорога в спорт им была закрыта.

Я кивал, размазывая слёзы по щекам, потому что говорить мне совсем не хотелось. Сейчас меня вполне бы устроило, если бы вдруг разразилась гроза и молния ударила прямо в мою несчастную голову.

– Что это у тебя? – Джанлука развернул рамку фотографией к себе. – Это твоя мама?

– Да, – еле слышно ответил я.

– Красивая, – сказал Менотти, но в голосе его не слышалось ни восхищения, ни простой вежливости, с которой говорят такие слова. Футболист смотрел на меня с таким вопиющим сочувствием, что мне сделалось в три раза жальче себя, и я заплакал в полную силу.

– Эй, ну что за мокрые дела?! – воскликнул Джанлука, толкнув меня в бок. – Ты мужик, кончай реветь!

Я кое-как взял себя в руки, чтобы не расстраивать человека, подарившего мне самое прекрасное в мире Рождество.

– Вот, уже лучше! – Джанлука подхватил с пола мой старенький чемоданчик, взял меня за руку и повёл вниз, к машине. Я плёлся за ним, прижимая к груди мамин портрет, и старался не смотреть на мальчишек, которые провожали меня злорадными взглядами. Только Джанфранко подскочил с другой стороны и дошёл со мной до парковки, уверяя, что каждые выходные он будет приезжать ко мне со своей огромной и шумной семьёй. Мы сели в машину, Джанлука глянул на меня в зеркало заднего вида так, что у меня защемило сердце. И моё изгнание из футбольного мира началось.

Приют святого Петра, куда меня привёз синьор Менотти, находился за городом. Задним двором он выходил на большой, заросший редкой травой пустырь, а к фасаду от автомагистрали вела узкая и разбитая асфальтовая дорога. По правую сторону от неё располагалась скудная спортивная площадка: футбольные ворота без сетки, два баскетбольных столба с кольцами, шведская стенка, покрашенная жуткой жёлтой краской, и качели. Слева от дороги находилась небольшая часовня, огород и всякие хозяйственные постройки. Пейзаж более чем унылый. От его вида мне сделалось тошно, захотелось упасть в ноги Джанлуке и просить – да что там, умолять его! – не отдавать меня в это учреждение. Но каким-то своим детским чутьём я понимал, что синьор Менотти бессилен в этой ситуации.

У машины меня встретила высокая худощавая женщина, чем-то напоминавшая мою тётю. Её звали синьора Чинта и она работала здесь старшим воспитателем. Рядом с ней толклась тётенька в форме с погонами – судебный исполнитель. Меня повели в кабинет директора, где Джанлука подписал нужные бумаги. Дальше я всё помню как во сне, потому что разум мой отказывался воспринимать происходящее. Джанлука и синьора Чинта отвели меня в огромную спальню, рассчитанную на тридцать человек. Двухъярусные кровати вдоль комнаты, как дома – вдоль улицы. Моя оказалась самой дальней и, как всегда, непарной, то есть спать на ней я должен был один. Мальчики-сироты провожали меня любопытствующими взглядами и тихо переговаривались, а я был не в силах произнести ни слова.

– Ну что, пострел, обживайся тут, – Джанлука подбадривающее щёлкнул меня по носу. – Мы с Софией будем навещать тебя.

Я не верил ему. Не верил, что такой человек просто так захочет нагружать себя лишними обязательствами. Рассовав вещи по полкам шкафчика, который в ряду прочих стоял в прилегающей к спальне комнате, я сел на кровати, глядя на мамину фотографию. Джанлука ещё о чём-то переговаривался с синьорой Чинтой, а потом обратился ко мне: