Надежда Сухова - Фантазиста. Первый тайм

Очнулся я уже в больнице. Ещё не открыв глаза, я почувствовал, что пальцы на руке у меня перетянуты пластмассовыми кольцами, а в носу находятся странные трубки. Это меня жутко напугало, потому что мне вдруг представилось, что горбун всё-таки догнал меня и вернул в квартиру. Я хотел проверить свою догадку, но не решался. В конце концов, любопытство взяло верх, и я отважился взглянуть на то место, где я нахожусь. Однако у меня не хватило сил даже открыть как следует глаза – я лишь приподнял тяжёлые веки и увидел медсестру. Она стояла рядом с кроватью и что-то устанавливала в изголовье. Заметив, что я смотрю на неё, она погладила меня по плечу, поцеловала в лоб и произнесла:

– Всё будет хорошо, маленький. Теперь ты в безопасности.

Я не отрывал от неё взгляд, боясь, что она растает, как сон.

– Спи, маленький, спи, – ласково улыбнулась она.

Я послушно закрыл глаза и провалился в беспамятство.

Окончательно я пришёл в себя от того, что кто-то гладил меня по руке. Я открыл глаза и обомлел: за руку меня держала… София Менотти!

– Привет, – она улыбнулась мне. – Как ты себя чувствуешь?

От её голоса стало так тепло и спокойно, что я невольно улыбнулся ей в ответ.

София была прекрасна! Я словно бы попал из суровой реальности прямиком в сказку. Мне нравилось ощущать её тонкие пальцы на моей ладони, вдыхать запах её духов, просто любоваться этой потрясающей женщиной. Не успел я насладиться этим зрелищем, как на меня обрушилось второе счастье: в палату вошёл Джанлука.

– Ну и напугал ты нас, бегун! – с ходу начал он. – Полгорода на уши поставил!

Сказано это было очень дружелюбным тоном, поэтому я даже не устыдился. Да, собственно, я и не знал, почему поставил на уши весь город. Как потом выяснилось, задержанные по горячим следам Отто и его горбатое чудище оказались рецидивистами. Отто уже дважды сидел за мошенничество и воровство. В германской тюрьме он и познакомился с Маурицио, который отбывал срок за изнасилование. Выйдя на свободу, они отправились на родину горбуна, где и промышляли киднеппингом. Трижды им это сходило с рук, а на четвёртый попался я. Услышав от меня адрес Менотти, Отто, плохо знакомый с личной жизнью звёзд итальянского футбола, решил, что я либо сын, либо племянник Джанлуки, и тут же по отработанной схеме похитил меня. Жажда неожиданной наживы ослепила его, и он потерял осторожность. Выждав несколько дней, пока утихнут поиски, немец позвонил Джанлуке и потребовал за меня выкуп. Обычно родители, напуганные угрозами Отто и обрадованные тем, что их чадо нашлось, легко расставались с деньгами.

Но я не был сыном Джанлуке, да и сам он не привык отступать перед негодяями разного пошиба, поэтому он обратился в полицию. Скорей всего, Отто почувствовал, что его могут поймать, поэтому переносил встречи или не являлся на них. Если бы я не сбежал, возможно, мои похитители затаились бы надолго, а то и вовсе убили бы меня. Так что своим спасением я в прямом смысле был обязан себе.

София и Джанлука провели со мной пару часов. У синьора Менотти, правда, всё время звонил телефон, и футболист то и дело выходил разговаривать в коридор. Но когда он возвращался, я мысленно представлял, что это моя семья – мама и папа, и от этих фантазий мне делалось так хорошо, что сжималось горло, как будто я сдерживал рыдания.

Потом супруги Менотти ушли, и я дожил остаток дня в счастливых воспоминаниях об их присутствии. Ночью я спал. Именно спал, а не проваливался в забытьё. Мне ничего не снилось, только ощущалось – неделимое, всепоглощающее счастье.

Когда я проснулся, София снова была в палате. На этот раз она разговаривала с доктором. Увидев, что я открыл глаза, врач подошёл ко мне, поинтересовался самочувствием, посветил в глаза фонариком и, что-то шепнув Софии, вышел. Она же несмело опустилась на стул возле моей кровати, снова взяла меня за руку и долго смотрела на меня. Что-то было тревожное в её взгляде, что-то такое, от чего моё сердце забилось быстрее. Я чувствовал, что София хочет что-то сказать и не может. Или боится. Я ждал, прокручивая в голове варианты, которые были один другого страшнее. Например, что я стану умственно отсталым после удара головой. Или меня привлекут к суду за побег из приюта. Или мне запретят играть в футбол. Или тётя Изабелла приедет со своим Эдуардо и увезёт меня навсегда в пугающую Аргентину. Вариантов я перебрал много и не мог для себя решить, какой из них самый ужасный.

– Бедный малыш, – вдруг произнесла София, и в её глазах заблестели слёзы. С минуту она боролась с нахлынувшими эмоциями, стараясь улыбнуться, но я видел, как дрожали её губы.

– Ничего, – наконец, заговорила она, сжимая мою ладонь. – Теперь всё будет хорошо.

Несмотря на её мягкий тон, я всё-таки насторожился. Мне эти слова показались странными, и я даже немного напугался, не случилось ли с моим здоровьем чего-то непоправимого. Мне было удивительно ловить взгляд синьоры Менотти, полный сочувствия и нежности. Я списывал это на свой болезненный вид и старался бодриться, чтобы не расстраивать эту добрую женщину.

Тогда я ещё не знал, что, задержав киднепперов, полиция изъяла и видеоархив горбуна. Я как свидетель со стороны обвинения должен был дать показания против Маурицио. Юрист, узнав о существовании видеозаписей, выдвинул предложение не заслушивать мои показания в суде, чтобы не травмировать мою и без того натерпевшуюся психику, а построить речь на материалах видеоархива. Чета Менотти как заинтересованные лица вместе с адвокатом просмотрели записи горбуна. Это, естественно, произвело неизгладимое впечатление на Софию. Джанлука же как мужчина держал свои эмоции в себе.

В общей сложности я провёл в больнице около двух месяцев: две недели в терапии и ещё пять – в отделении психологической реабилитации. Психолог, которая с нами занималась – синьора Марина – была очень ответственным работником. Она видела мою замкнутость и старалась преодолеть тот барьер, которым я отделил себя от окружающего мира. Я же погрузился в воспоминания о посещении дома Менотти и семьи Джанфранко и боялся, что один неуместный вопрос может разрушить хрупкое равновесие в моей душе. Поэтому и ограничивал своё общение не только с детьми, но и со взрослыми. Исключение, конечно, составляли Джанлука с Софией и Джанфранко с его шебутной, но такой родной семьёй.

Однако была и ещё одна причина моей упорной замкнутости. Я хотел, чтобы синьора Марина поняла, с кем мне приятно общаться, и начала работать в этом направлении. Мне казалось, что в её власти донести до чиновников мысль, что меня нельзя возвращать в приют, а необходимо снова поместить в привычную атмосферу «Резерва нации». К сожалению, синьора Марина не понимала моих намёков и продолжала с помощью всяких методик внедрять меня в социум. Я избегал её общества, хотя, в сущности, женщиной она была неплохой и работу свою выполняла старательно. Она пыталась разговорить меня на общих собраниях, когда кто-то из детей рассказывал о своих снах или рисунках, или любимых игрушках. Я отмалчивался, потому что мне были неприятны другие дети. Большинство из них попало сюда после развода или после смерти одного из родителей. Я же был единственным круглой сиротой, да ещё и жертвой насилия. Это тоже неприятно выделяло меня из общей канвы. Мне не хотелось делиться переживаниями с детьми, далёкими от меня по сути переживаний, да и выслушивать их глупые фантазии я тоже особо не жаждал.