Albireo MKG - #Безднища

И вот сижу я на зависть всем мимо проходящим. Некоторые немножко уже знают тут – группа уличных музыкантов и с ними писатель– переводчик. Так что мое задумчивое лицо и ноутбук тоже отсылают их в какую-то сладенькую ложь в их голове.

…А, может, это я их триггерю на этот унылый джаз? Может, они для меня его и включают, ну, для полноты картины?..

Ребята уехали за вещами.

К нашим неудобным сумкам и сломанному чемодану, будут еще три велосипеда. Они, правда, без резины, но это ничего, потому что резину мы привезли с собой. Правда, насос не привезли, чтоб ее накачать. Зато с велосипедами удобнее. Конечно, удобнее! Что может быть лучше пятнадцати баулов и трех ломаных велосипедов?

Где мы будем сегодня ночевать ребята еще не знают, потому что первые деньжищи мы должны были заработать до обеда. А с вещами обернуться за час. Но с утра что-то пошло не так, поэтому ребята пока где-то там. Бегают за Марияном по лестницам, я думаю. И некому их остановить, потому что я-то тут. А он там. Ищет.

ХХХХ

Вас когда-нибудь грабила немецкая полиция? Ребята вернулись на велосипедах, они даже смогли их починить, не пришлось тащить их кучей хлама. И насос им подарили, вероятно, как компенсацию за вещи. Обошлось. Но это отлично скомпенсировало то, что все их вещи забрала полиция. Потому что те люди, которым ребята оставили вещи (а ведь это вы еще не знаете, почему они там эти вещи оставили!), пустили в этот сарайчик кого-то пожить, а этот кто-то оказался наркоманом. И его повязала полиция. И конфисковала все вещи, которые были в сарайчике. Хозяева почему-то не стали говорить, что вещи не жильца. Асен очень расстроился, у него там были хорошие какие-то штуки. Божен со стойкостью философа принял неизбежное, он ведь брат брата своего, так сказать. Свыкся уже. Но Мариян не приуныл. Ну, немножко погрустил по сакам, это такие пластиковые мешки для вещей, которые цепляют к велосипедам. Секундочек десять погрустил, не дольше.

– Это ничего! Главное, что велосипед цел! – улыбается он мне.

Асен расстроено смотрит на него, но Мариян не замечает таких мелочей. Потому что – что? Потому что главное – это позитивное мышление.

Да. Позитивное мышление. Это еще один элемент фирменного стиля моего аверче. И доброта. Мариян безжалостный, недобрый человек. Ну, вот, как вам сказать. Все люди стремятся делать добро, потому что мы подсознательно понимаем, что это правильно. Это естественное состояние человека. Особенно, если это добро тебе ничего не стоит. У Марияна нет такой внутренней необходимости. То есть если его попросить помочь, он поможет, причем неважно, потребует это от него усилий или нет. Он поможет, сделает. Но самому сделать доброе дело, походя, у него вопрос не стоит. Зло должно мешать ему лично, чтобы он вмешался. Хотя, в минуты воодушевления, он может сделать что-то доброе. Ну как.

Когда мы были в Софии, ездили вместе за моей визой, он сделал доброе дело. Помните, в «О чем говорят мужчины?» ребята говорили, что перевести бабушку через дорогу всегда хорошо? Вот и аверче сделал доброе дело – перевел слепую девушку через дорогу.

Мы шли на вокзал, чтобы уехать в дом в деревеньке под Софией, чтобы переночевать, обсуждали экологическую обстановку в мире, Мариан говорил, что нам не нужны машины, что нужно ходить пешком и ездить на велосипедах. Я говорил, что серьезные и важные дела без машины не сделаешь. Например, в Красноярске без машины просто невозможно. Он хмыкнул и презрительно сказал:

– Но здесь-то ничего никто серьезного не делает! Могут задницу оторвать и ногами пошевелить.

И тут мы слышим:

– Извините, вы не подскажете, когда зеленый?

Трогательная тоненькая слепая девушка с тросточкой.

– Да, конечно! – Мариян подхватывает ее и волочет через дорогу.

Он в очень хорошем настроении. Мы вдвоем и будем вдвоем еще пару дней. Потом будет сложнее отрываться друг от друга, но пока это краткий момент передышки. Аверче оставляет девушку, воодушевленно машет руками, возвращаясь к разговору.

– Молодец, доброе дело сделал, перевел слепую девушку через дорогу, – хвалю я.

Он с ложной скромностью:

– Ну да, почему не помочь человеку.

– На красный свет, – добавляю я.

Он останавливается, выдыхает искристую улыбку, качает головой. Передо мной знакомое старое и такое дорогое мне создание. Аверче в один шаг оказывается рядом с ней:

– Это не был зеленый, это был красный, но все хорошо, я следил, – говорит он магнетично бархатно, как умеет, касаясь плеча девушки.

Она растеряно и испуганно улыбается, что-то мямлит.

Он возвращается ко мне.

– Правильно, надо было допугать человека, – хвалю я.

Он искристо смеется.

При этом он настаивает, что он сторонник позитивного мышления и доброты. Еще бы нет, разве можно так абсурдно выстраивать свою жизнь столько лет, и не приуныть при этом? Хотя, скорее всего, то, что я его нашел, порождает вредные иллюзии, что он все делал правильно. Не я, а он. Он делал, как делал, и вот куда это его привело. За спиной пожары, руины и незавершенные дела, но цель-то выполнена! А эта жизнь для него все равно ненастоящая. Мы говорили об этом, я сказал – жизнь-то не наша, но люди-то живые, настоящие. Поведение, наши выборы – это-то настоящее. А вот это уже непонятно. Равнодушно непонятно. Для него, все, кто здесь, в этом мире, не живые, и можно с ними делать что угодно. Они все равно не вырвутся в настоящую жизнь, и не смогут навредить своей болью, пока не избавятся от гадости внутри. Поэтому со зверьками в капкане можно по– всякому. То, что мы тоже в этом капкане, не аргумент – мы-то по делу. А остальные – потому что эмоциональные наркоманы. Вот и получают свои дозы, так что аверче не считает, что делает что-то плохое, приманивая, иссушая и выбрасывая. А если кто-то тут тоже по делу – нечего к нам лезть, считает он. Тут я не могу с ним не согласиться.

Как-то в поезде, в нашей очередной поездке, мы разговаривали, вагон был почти пустой, и на станции вошли люди, среди прочих, там была семья с детьми. Все прошли в другой вагон, а мальчишка, лет двенадцати, увидел нас, изумленно– восхищенно раскрыл рот, улыбнулся, сел через проход и начал пялиться. Мы для него архетипичная пара друзей из легенд. Темный и светлый. Тем более мы такие старые, что можем сливаться с самим архетипом. Для детского, еще правильного, еще реального, сознания мы как доказательство вечной жизни и правдивости сказок. Что мой аверче тут же и подтвердил.

– Чего ты пялишься? – зло спросил он, – давай, дуй к своим, нечего тут высматривать!

Мальчишку как ветром сдуло.

– Ну и что ты сделал? Чем тебе пацан помешал?

Он смущается.

– Ну, а чего он смотрит? Мы разговариваем, а он сел и пялится неотрывно.

– Я тоже на тебя пялюсь неотрывно.