Ю Ли - Поцелуи спящей красавицы

Но самым огромным раздражающим фактором было то, что им запрещалось выходить за пределы реабилитационного центра три месяца со дня поступления. Более того, за каждым тут постоянно ходили и сопровождали повсюду. Если Астрид хотела пойти в туалет, то вместе с ней шла какая-нибудь крепкая женщина, служившая в этой богадельне. Но Астрид, уже давно лишенная всякой гордости и самолюбия, покорно соглашалась со всеми идиотскими условиями, которые тут действовали. Главным было то, что ее кормили три раза в день, и нужно отметить, что кормили даже очень неплохо. При всех строгостях того места, таких как комендантский час, молитвы и чтения Священных текстов по расписанию, люди там были весьма дружелюбны. Если во всем слушаться и не выкидывать уличных концертов, то относились тут очень почтительно, называя друг друга сестрой или братом. Астрид теперь часто встречала Татьяну. Она работала обычно на кухне, проводя тут пару вечеров среди недели и все выходные. Поэтому как минимум трижды в день по субботам и воскресеньям они могли встретиться взглядом и как бы таким образом поздороваться. После того случая в больнице они больше не общались. Астрид вообще избегала общения с людьми. На вопросы она отвечала коротко, ни с кем не спорила и выполняла все, что от нее требовали. За этот месяц ни капля спиртного не попала ей в рот. От этого по утрам ее постоянно тошнило, все тело пульсировало, голова разрывалась от мигреней. Вся она покрывалась липким потом и гусиной кожей. Среди ночи она просыпалась от наводящих ужас звуков. Ей чудилось, что где-то бьется посуда, кто-то неистово орет на незнакомом языке. Самое страшное было то, что в полудреме она слышала чей-то душераздирающий крик над головой. Крик, похожий на что-то среднее между детским плачем и звериным ревом. Она понимала, что это всего лишь сон, но все тело ее сковывалось и немело. Это ужасно осознавать – что твое тело тебя не слушается, что ты даже глаз не можешь открыть. Все слышать, все понимать, но оставаться лежать как чурбан. Возможно, это состояние длилось секунды реального времени, но Астрид казалось, что ее ночные кошмары длились бесконечно. Когда, приложив все усилия, она побеждала эту непонятную разуму борьбу, она в ужасе бежала в уборную, умывалась и просиживала весь остаток ночи в полумраке на своей кровати, вглядываясь в темноту. Потом весь день она ходила раздраженная и злая. Боли в мышцах, как при обычном гриппе, казались невыносимыми, делая ее существование еще более отвратительным. Ощущения, что ее избили и что вся она покрыта синяками и гематомами, отнимали у Астрид даже желание есть, хотя о горячей еде она могла лишь мечтать всего месяц тому назад. За все это время к ней пару раз приходили с расспросами о ее личности. Откуда всем постепенно стало известно, что ее зовут Астрид Камелина, что ей недавно исполнилось сорок два года и что она родилась в Астрахани. Особо ей больше никто не докучал. Но она всегда чувствовала, как за ней пристально наблюдает несколько пар глаз. Пусть наблюдают, только бы ближе не подходили.

В центре были и мужчины, и женщины. Все они были разных возрастов и национальностей. Всех их объединяло одно: потрепанные лица, вечно голодные рыскающие взгляды, пустота в сердце. Нередко постояльцы «Исхода», следуя своим застарелым инстинктам, все еще воровали по мелочи, обманывали, хитрили. Пытались провести работников «Исхода». Но, к счастью или к огорчению, почти все служащие в этом центре были когда-то и сами такими же наркоманами и алкоголиками и потому по вороватому взгляду или показному равнодушию быстро вычисляли недобрые намерения. Во время служб мужчины сидели по левую сторону зала, а женщины – по правую. В столовую и в спальные корпуса передвигались все вместе одной дружной кучей, сопровождаемые сзади, спереди и по краям сильными волонтерами и работниками центра. В столовой же они снова разделялись на женскую и мужскую стороны. Спальные корпуса женщин находились ближе к молитвенному залу, в то время как мужской половине приходилось просеменить еще метров тридцать, чтобы войти в здание с другой стороны.

Астрид делила комнату с женщиной лет тридцати пяти, обладательницей сухого прокуренного голоса и заостренных скул. Высокая, тощая, со вздернутым носом, она была похожа на большую летучую мышь. Будучи еще молодой и даже немного красивой, она привлекала к себе слишком много внимания, но не своей внешностью, а отвратительным поведением. Все, что Астрид о ней знала, – это то, что соседку звали Селима и она сидела на игле восемь лет. К ней раз в неделю наведывалась измученная престарелая мать и приносила ей подачки в виде сладостей, которые прежде тщательно проверялись работниками центра. Селима на этих встречах держалась крайне грубо. По-хамски разговаривала с матерью, хотя подачку брала с нахальным удовольствием. Несколько раз она сказала Астрид, что только родная мать могла упрятать дочь в этакую гуманную тюрьму. Не будет лишним отметить, что Селима ненавидела этот центр и всех, кто в нем находится, в том числе и свою новую соседку. Астрид этому была даже рада, ибо любое общение было для нее поганым занятием. Все, что от Астрид требовалось, – это дежурить два раза в неделю в комнате и не трогать личные вещи соседки. Не такая уж и высокая плата за спокойствие по вечерам. В этом месяце Селима несколько раз попадала на замечания. То ей суп нарочно не долили, то кашу пересолили. То в комнате сыро, то в туалете дует. Однажды она даже устроила целый спектакль под названием «А можно я посру без лакеев?» Любо и дорого было смотреть на то, как эти терпеливые и смиренные служители «Исхода» пытаются с ней нормально поговорить. Так сказать, пресечь с любовью Божьей. Селима же поддавалась не сразу. Все эти запреты, слежки, правила, ограничения бесили ее, и она становилась неуправляемой. То нарочно громко смеялась во время службы, то неистово рыдала во время обеда. А иногда вскакивала с места и кричала как безумная, глядя на высившийся на алтаре крест.

– По образу и подобию Твоему, значит, мы сотворены? – ржала она, как больная кобыла. – Сюда смотри, ты, гребаный создатель! Может быть, ты тоже конченый наркоман? А то что же детей такими уродами создаешь? Руки откуда? Тоже мне творец мироздания!

Тут же срывались с места служители «Исхода» и выводили ее прочь.

– Да чего вы ко мне привязались?! – не унималась она, истерично ругаясь. – Убери свои руки, корова! Куда вы меня ведете?! Нет, я хочу тут остаться. Хочу послушать этого гнусного проповедника. Что там он еще скажет? Чего вы так всполошились? Что мне сделает ваш Бог? Накажет? Да ладно! Хуже он мне все равно уже не сделает. Все дерьмо этого мира он размазал по моей голове. Что еще он может мне сделать? Что мне сделает ваш Бог? Отвали от меня, ты, сволочь. Руки прочь! А ты чего прицепилась, жаба надувная? Руки, я сказала!..