Лариса Сегида - ЛюГоль

Она с умилением и волнением под ложечкой вспоминала первый поцелуй с детсадовским лопоухим влюбленным, с интересом посматривала на дворового смазливого смуглого новичка, вернувшегося с родителями из Венгрии и говорившего с чудным акцентом, млела от прищуренного карего взгляда маминого любимого ученика, когда навещала ее школу, парировала колкости самого лихого, дерзкого и пластичного велосипедного наездника, окидывала холодом соблазнительного и самовлюбленного красавчика из старших классов, а внутри себя варила гремучую смесь диких и неукротимых в будущем желаний. Не слияния с мужским телом, а гораздо большего. Желаний сумасшедшей, безграничной, взрывной любви, которой должно быть подчинено все, что наполняет жизнь. Мужчина, коего Ая лепила в своем сердце из сотен букв, звуков, образов, запахов, ощущений, должен был увенчать ее ненасытное лишь материальной пищей «хочу».

Ее первое познание (как созерцание, конечно) мужского тела состоялось довольно-таки рано (с высоты общественных табу). В возрасте шести, быть может, семи лет. К маме издалека приехала старая подруга, чей муж, когда-то корешок отца Аи и завсегдатай лучших кабаков города, окончательно спился и в лечебницах влачил существование своей огромной, неподъемной, растолстевшей до безобразия массы. Подругу сопровождал сын. Симпатичный, черноволосый, с печальным разрезом глаз. Дети поняли друг друга с первого взгляда. В них вспыхнуло одно и то же, что взрослыми называется влечение. Когда их матери размякли после первых выпитых бокалов, они заперлись в ванной.

– Хочешь взглянуть?

Ая кивнула.

– Давай вместе.

Горячая волна чуть не свалила ее с ног.

Они спустили трусики. Сердца колотились. Он стоял перед Аей -худенький, с впалым животом, стекающим в маленький шнурочек. Дети стояли на расстоянии вытянутой руки. Их глаза впервые изучали неизведанное и невиданное. Было любопытно и в то же время стыдно. Аино тело пылало, голова раскалывалась от нахлынувшей крови.

В дверь постучали.

– Эй-ей, что вы там делаете? Освободите-ка помещеньице, а то терпежу нету.

Ребятня молниеносно выскользнула из ванной комнаты. Окружающий мир обострил чувство стыда и стеснения. Ая боялась смотреть на того, кому впервые в жизни так легко доверила свою интимную тайну, и всячески избегала общения с ним до его отъезда.

Больше она никогда этого парня не встречала, хотя слышала от мамы маленькие рваные кусочки его жизни: отец умер, так и не приспособившись к лекарствам вместо алкоголя, самого мальчика, а позднее и юношу нещадно повсюду атаковал женский пол, купившийся на его черноокость и рано проявившуюся сексуальность.

Спустя годы, Ая лишь узнает, что он умер в свои тридцать от алкоголизма, оставив матери-инвалиду свою дочь. А пока он передавал Ае неосязаемые приветы, которые взрывались в девочке тысячами мурашковых вулканчиков. Но она не хотела его увидеть. Даже не знала почему. Быть может, боялась стать одной из тех, кто барахтался в сетях его обаяния. Ая не возвращалась к тому, что легко или тяжело, но умышленно, рассудительно оставляла, и даже мельком, тайком не мечтала взглянуть на покинутые полустанки.

***

Глава 5. Рождение

Аиного отца уже нет. Здесь нет. В этом визуальном и вербальном мире. Все, что пульсировало между ними в странных обстоятельствах сосуществования любящих на расстоянии тысяч километров друг от друга, дышит вокруг нее до сих пор. Мама не понимала, а возможно, и не верила их любви, скользящей вместе с редким «алло» по телефонным проводам или упакованной в конверт под Новый год и в день рождения. В качестве аргумента, подтверждающего его эгоизм и полное безразличие ко всему тому миру, который не обхаживал его персону, мама частенько вспоминала историю Аиного зачатия и первого знакомства с действительностью.

Как и многих детей на земле, ее пытались лишить жизни на втором-третьем месяце еще в материнской утробе. Одни называют такую акцию убийством и расклеивают в публичных местах плакаты с разрезанной на куски розовой головой младенца на черном фоне, иные борются за право женщин на свободу распоряжаться собственным телом и чужой жизнью, проклинают неразвитость медицины и ханжество общества, вмешивающегося в личное дело каждой будущей матери. Неизвестно, кто более прав, но, быть может, то, что сам ребенок или хотя бы его дух не участвуют в принятии такого экстремального решения «быть ему или не быть», и порождает массу проблем, в которые оказываются втянутыми и виновные, и сопричастные, и сторонние.

В те годы с контрацепцией в стране Аи было туго. О спиралях не слыхивали, презервативов было не достать, вот про колпачки и спринцевания с лимоном сразу после полового акта во всех консультациях трещали и в журналах «Здоровье» писали. Лето, романтика, любовь на песке и спринцовка с кислым раствором в сумочке…

– Так сколько тебе, милочка? – спросили Аину маму, еще пока что потенциальную маму, в кабинете гинеколога районной консультации.

– Девятнадцать.

– И что ж ты хочешь? Проститься с беременностью раньше срока?

– Я не доучилась в институте, зачем мне ребенок в таком положении?

– Беременность первая? Ага. Ясненько. Ну, давай спрогнозируем, помечтаем. Вот вычистят тебя. Последствия первого аборта ты наверняка знаешь. Бесплодность дальнейшая и так далее.

– Знаете, вы меня не стращайте. Вы так всем говорите, меня подруги подготовили.

– Потому и говорим, что к разуму вас, дурочек, призываем. Ты же к нам через месяц-другой потом снова беременная придешь.

– Как это снова? Как это беременная?

– А что ж ты думаешь? После аборта либо бесплодие зарабатывают, либо опять беременеют. А там уж рожают или под нож. Если будут кроить тебя периодически, то ты вовсе не родишь.

Аины клеточки внутри живота ее матери затаили дыхание в ожидании приговора. Мясной комочек, ставший впоследствии Аей, съежился, задрожал, прижался всей своей маленькой липкой массой к теплой, родной плоти. Он почувствовал волнение своего дома, своей чудной пещеры, с которой совсем не хотелось расставаться. Если бы сомневающиеся мамы слышали голоса таких комочков, пожалели бы они их сильнее самих себя в те невыносимые минуты принятия решения?

– Знаете, я пойду. Подумаю чуточку.

– Во-во, это лучшее, что ты можешь сейчас сделать. А надумаешь аборт – придешь по этому адресу через десять дней.

Мама не явилась туда, а Ая росла и формировалась в ее животе. Надувалось мамино пузо, отец бравировал им перед дружками и подружками с пивной кружкой в забегаловке, со стаканом портвейна за дворовым столиком, с бокалом шампанского в ресторане «Центральный» в окружении порхающих, влюбленных в его смазливость и харизму официанток. А мама терпела и млела, списывая его алкогольную пристрастность на юную бесшабашность. Аин папочка таскал Аину мамочку повсюду. Ее мучил токсикоз, а он заливал ее страдания горячительными напитками, но только в свое горло. Бывало, сваливался на лавку, сраженный дозами, она караулила его сон, прикрыв животом любимого от докучливых блюстителей порядка, и тем самым спасала его от медвытрезвителя.