Андрей Баранов - Средневолжские хроники

– Отставить драться!

Противники тут же прекратили обмениваться ударами и стояли, зло глядя в глаза друг другу.

– Курсант Семёнов, отбой и три наряда дневальным по роте! – поставил точку в споре старшина.

Больше сержанты Павла не унижали.

За пару месяцев он привык к армейской жизни, заслужил уважение однополчан, у него появились армейские друзья.

В учебном полку он просыпался по крику «подъём!», ходил строем, маршировал на плацу, учил устав, давал присягу, стоял в карауле, стрелял из автомата, сидел на «броне», поднимался ночью по тревоге, бегал кроссы в полной амуниции, сбегал в самоволки, дрался с хачами, получал наряды вне очереди, сидел на гауптвахте, копал канаву, ел «бациллу», получал «нарком», снова ходил строем, жарил ночью картошку на кухне, подшучивал над офицерами, дружил с библиотекарем, писал и получал письма, командовал отделением, считал дни до приказа, посещал политзанятия, смотрел по телевизору аэробику с Еленой Букреевой, снова ходил строем – и так два бесконечных года, наполненных размышлениями о себе, о смысле жизни, о друзьях, родных и близких.

Лишившись самых простых и очевидных на гражданке вещей: свободы передвижения, права выбирать себе занятия, женской любви, Павел вдруг понял, как бездарно и неправильно он жил, как много времени тратил впустую, как много несчастий приносил родным и близким. Он решил, что после армии будет жить по-другому: более разумно и осмысленно, более полно и целеустремлённо.

В октябре родился сын Женька. Ната писала в часть подробные письма о ребёнке. Письма были такие реалистичные, с таким количеством милых и ярких деталей, что, даже не видя сына, Павел очень хорошо его себе представлял и заочно уже любил.

Его неодолимо потянуло домой, к жене и сыну.

Конечно, он вспоминал и о Римме. Незавершённая, оборванная на полуслове любовь томила своей недосказанностью. Он часто думал, а что было бы, если бы он тогда не ушёл? Воображение рисовало самые захватывающие картины, иногда во сне он видел, что не уходит, а остаётся с Риммой. Но ясным разумом Павел гнал от себя эти мысли. Нет, всё-таки я был тогда прав, – убеждал он себя, – у меня чудесная жена, потрясающий сын! Надо жить ради них!

Он не мог дождаться дембеля, чтобы скорее увидеть Женьку, и как только вышел за ворота части, тут же помчался к своей семье.

К моменту возвращения Павла из армии Ната закончила, наконец, институт и жила пока у родителей в трёхкомнатной квартире в центре города.

Иван Матвеевич продолжал работать в «конторе», с зятем старался быть максимально предупредительным и каждую свободную минуту возился с внуком. В быту он оказался совсем не злым человеком. Глядя, как он кормит внука или развлекает его потешками, Павел поражался, как работа может менять человека, невольно думалось: «Наверное и эсэсовцы, работавшие в лагерях смерти, были милыми домашними людьми».

После возвращения Павла в просторной трёхкомнатной квартире стало тесновато, ведь теперь здесь жили две разные семьи со своими представлениями о жизни и воспитании детей.

Ната, конечно, любила своих родителей, но понимала, как тяжело Павлу, да и ей самой было нелегко разрываться между ребёнком, родителями и мужем, поэтому она, поразмыслив, согласилась на придуманную Павлом авантюру.

Авантюра состояла в том, чтобы поехать поступать на исторический факультет Ленинградского университета. Они долго обсуждали эту затею шёпотом перед сном, лёжа на разложенном диване в своей комнате и прислушиваясь к посапыванию Женьки в кроватке. В конце концов Ната отпустила мужа, надеясь, что он сможет зацепиться на новом месте и заберёт их с Женькой к себе.

В свои двадцать два Павел снова поступил на первый курс истфака, только теперь не в Средневолжске, а в городе на Неве. Проявив чудеса энергичности и изобретательности, он чудом нашёл служебную квартиру в полуподвале школы на Петроградской стороне и убедил директора, добродушного усталого мужчину лет шестидесяти по имени Сергей Сергеевич, что его жена – самый талантливый учитель истории из всех учителей, которые когда-либо рождались под солнцем. Директор, конечно, не поверил, но ему по зарез нужен был учитель истории, поэтому он сделал вид, что поверил.

В конце лета приехали Ната с Женькой. Ната стала работать учителем истории, а Женьку, благодаря помощи Сергея Сергеевича, удалось пристроить в ясли-сад поблизости. Квартира была тесная: всего одна комната, маленькая кухонька с электроплиткой, крохотный туалет и прихожая метр на метр – вот и все хоромы. Когда шли сильные дожди, из унитаза хлестала чёрная вонючая жижа; когда мели метели, дверь в полуподвал засыпало снегом, и приходилось выбираться через окно, чтобы освободить дверь из снежного плена.

Ната согласилась на эти жизненные лишения не только из-за напряжённых отношений Павла с тестем, но главное – потому что опасалась возобновления связи между мужем и Риммой. Ей казалось, что время и расстояние окончательно разведут их.

Как-то через несколько месяцев после переезда в Питер в минуту откровения она решилась спросить:

– Паша, ответь мне, только честно, у тебя было что-то с Риммой тогда, перед твоим уходом в армию?

Они лежали, обнявшись, на узкой полутороспальной кровати и слушали соловья, который поселился в кустах под окном. Соловей выводил немыслимые рулады, свистел и щёлкал, менял тональности, он явно был сегодня в ударе. Женька спокойно спал, не обращая внимания на соловьиный концерт и шёпот родителей. Павел не ожидал вопроса. Ему казалось, что их отношения с Риммой – тайна для всего мира, поэтому вопрос озадачил и расстроил его. Как будто кто-то посторонний бесцеремонно влез в самое сокровенное. Как ответить на этот вопрос? Было ли у него что-то с Риммой? Их разговоры, лёгкие касания, наблюдения за проплывающими облаками – всё это было или ничего этого на было? А если было, то чем это было – любовью, дружбой, сном, наваждением? Разумеется, Павел понимал, что Ната имела в виду под словом «было», поэтому он честно ответил:

– Ничего не было.

– Но ведь ты ходил к ней в гости?

– Ходил. По старой дружбе.

– И что вы у неё делали?

– Разговаривали.

– И всё?

– Всё.

Поверила ли она ему? Бог весть. Во всяком случае, сделала вид, что поверила.

В стране тем временем нарастали события, которые сначала казались радостными и обнадёживающими, но вскоре обернулись катастрофой. Павел поступал в университет в одной стране, а заканчивал совсем в другой. Как грибы после дождя, росли кооперативные лавки и рестораны, каждый вечер у Казанского собора собирались люди экзотического вида с флагами и транспарантами разных форм и расцветок, что-то кричали, спорили, раздавали зевакам распечатанные на ротапринтах листовки. Газеты и журналы пестрели небывалыми новостями и разоблачениями – всем тем, что ещё пять лет назад называлось антисоветской агитацией и пропагандой и за что сажали в мордовские лагеря. Горожане носили с собой портативные радиоприёмники, чтобы не пропустить ни одного слова из выступления очередного демагога на Съезде Советов. А с продуктами становилось всё хуже, повсеместно вводилась карточная система, но даже, чтобы отоварить карточки, приходилось выстаивать огромные очереди.