Андрей Баранов - Средневолжские хроники

Тысячи птиц ежегодно прилетают в долину Джатинга в Индии, чтобы покончить жизнь самоубийством в пламени костров и факелов.

Нечто подобное, по мнению Павла, совершили народы Советского Союза на глазах у всего мира.

Из того времени Павлу запомнились бесконечные очереди за хлебом и молоком, толпы озверевших людей, врывающихся в магазины, чтобы успеть набрать хлеба, пока он не закончился. Когда запретили продавать больше одной буханки в руки, люди стали надкусывать по пять-шесть буханок, чтобы им продали все.

Многие коллеги Павла в это время занялись бизнесом, обеспечивая своим семьям хоть какое-то мало-мальски сносное существование, но Павел как будто не замечал происходящего, по восемь часов ежедневно он сидел в Публичной библиотеке, работая над своей диссертацией, а вечерами подрабатывал на разных временных работах от разгрузки фур до проведения социологических опросов, которых в те дни проводилось очень много. Он полюбил тишину Публичной библиотеки, лёгкое шуршание переворачиваемых страниц, неспешные разговоры в курилке.

Павел влюбился в Петербург, в его дворцы и ограды, каналы и мосты. Возвращаясь домой из библиотеки или с очередной подработки, он часто заходил в Летний сад и гулял там между мраморных скульптур, занесённых неумолимой судьбой из солнечной Италии под холодное северное небо, или неторопливо прохаживался по песчаным дорожкам Михайловского сквера, любуясь средневековым величием одноимённого замка, построенного первым и последним романтиком на Российском престоле. В его памяти навсегда запечатлелась стрелка Васильевского острова с ростральными колоннами, куполом кунсткамеры и античным портиком биржи. Часами бродил он по Мойке и Фонтанке, глядя на густую холодную воду и ажурные ожерелья мостов.

Ната успешно работала в приютившей их школе. Дети в ней души не чаяли, ходили за ней хвостиком, помогали нянчиться с Женькой. Ната, со своей стороны, отдавала им все силы и всё свободное время: возила на экскурсии, водила в театры, маленький Женька стал участником этих походов с трёх лет, так что к десяти знал Петербург получше иного питерца, который прожил всю жизнь где-нибудь на Охте и в центр выбирался разве что по великим праздникам.

Позднее Павел всегда вспоминал питерские годы, как самые счастливые годы своей жизни.

Ему доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать, как растёт сын. С каждым днём в его словарном запасе появлялись всё новые забавные словечки, которые потом становились обиходными словами в их семейном лексиконе, например, «дрессированная вода» или «подсливочное масло».

Павел навсегда запомнил, как вскоре после их приезда в Ленинград, Женя встал рано утром и счастливым голосом произнёс: «Я могу летать!», а через несколько дней, наоборот, проснулся весь в слезах и стал обшаривать свою постель, приподнимать одеяло, переворачивать подушку.

– Где он? Где он? – хныкал сын.

– Кто? – спросили Павел с Натой.

– Ножичек с костяной ручкой!

Павел невольно вспомнил своё детство, когда тоже не мог отличить сон от яви, а иногда сны бывали даже ярче действительности.

От той легендарной эпохи его жизни сохранилось одно чудесное воспоминание: он сидит на спине огромной бабочки, два огромных бабочкиных крыла находятся справа и слева от него. Бабочка машет этими крыльями – и летит. Он крепко держится за ворсинки на её спине, чтобы не упасть, но страха не испытывает – только восторг.

Всё, что Павел помнил из той далёкой поры, имело ту же яркость, насыщенность и объективность, что и сон о бабочке.

Вспоминая своё раннее детство, он смутно видел дом на окраине Средневолжска, утопающий в зелени садов – тогда родители ещё не получили свою двухкомнатную квартиру и жили в частном секторе в доме бабушки Вали – папиной мамы, на лето к ним приезжала мамина сестра – тётя Лена с двумя детьми, которые были постарше Павла лет на пять-шесть, но казались ему ужасно взрослыми.

Стоит ясный летний день. Он выходит из дома и видит маму, которая стирает бельё в большом эмалированном тазу. На маме лёгкое летнее платье без рукавов, и он хорошо различает её смуглые руки в пузырьках мыльной пены по локоть. Мама смотрит на него и о чём-то спрашивает. О чём? Наверное, о чём-то очень важном. Он отвечает, и мама счастливо улыбается.

Он видит своих двоюродных братьев, которые шепчутся между собой, подозрительно поглядывая на него, не услышит ли случайно? Не разболтает ли? Они в вечном поиске чего-то захватывающего, интересного, но и опасного – вот только его до этих тайн не допускают, а ему смертельно обидно.

Мама разрешает племянникам брать младшего брата с собой в посадку. Посадка – это полоса деревьев на другой стороне улицы – место детских игр и прогулок.

Мальчишки берут его за руки – и они все вместе выходят за калитку. Пёс Трезор, радостно виляет хвостом и бежит за ними, но его удерживает металлическая цепь.

Прежде чем перейти дорогу, они смотрят направо и налево, как научили родители. Видят летящий в клубах пыли грузовик, уважительно пропускают его мимо, долго смотрят вслед, как он всё уменьшается, уменьшается, и, наконец, исчезает за поворотом. Павлика очень волнует, почему такой большой грузовик вдруг стал таким маленьким, и он пытается выяснить это у взрослых братьев, но те только отмахиваются и стремглав несутся через дорогу. Павлик – за ними.

Дорога вымощена булыжниками, и он, как всегда, спотыкается об один из них, и опять обдирает коленку – поверх подживающих корок от предыдущих ссадин. Конечно ревёт. Рёв делает своё дело – мальчишки добродушно его успокаивают, лишь бы рёв не услышали мамы. Один из них со взрослой опытностью срывает подорожник, разминает его во рту и прихлопывает к Пашиной коленке.

– До свадьбы заживёт, – со знанием дела говорит он, и Павлик успокаивается, хотя не очень понимает, о какой свадьбе идёт речь.

Потом они с соседскими девчонками и мальчишками весело играют в разрывное цепи, в салочки, в «птички на веточке». Конечно, играют в основном ребята постарше, а Павлик крутится у них под ногами, проявляя самую бешеную активность, в общем-то, конечно, мешает играть, но от него беззлобно отмахиваются, и он ужасно злится, что у него не получается так же хорошо, как у «взрослых».

Вот тут-то он и замечает свою бабочку. Она сидит на ярко-жёлтом цветке вся такая изысканная, радужная, перламутровая, он даже и слов-то таких ещё не знает, но у него перехватывает дух от невозможной красоты и грации её королевских крыльев.

Он осторожно крадётся к этой красавице, всё ближе, ближе, и чем ближе подкрадывается, тем больше становится бабочка. Происходит та же метаморфоза, которая только что на его глазах произошла с грузовиком, только наоборот. В какой-то момент бабочка становится значительно больше его ростом, и он осторожно вскарабкивается на её мохнатую спину.