Светлана Гершанова - Всё укроется снегом белым…

– Покажите свидетельство о рождении. Я должна убедиться, что вы перевозите свою мать, а не чужую женщину. Что оно у вас такое потёртое?

– Да оно вообще чудом сохранилось в войну. Если сомневаетесь в его подлинности, отправьте на экспертизу!

– Ладно, заполняйте анкету и ищите варианты. На оба обмена у вас один год. Не успеете – всё сначала, письмо, разрешение.

Я ужаснулась, но стала заполнять анкету. Там оказался один страшный пункт. Он мог свести на нет все мои усилия, если бы я написала правду. Но я солгала. Я! Солгала! В анкете!

Меня спрашивали, есть ли у моей мамы ещё дети в Ростове. Я написала, что нет. Сердце моё падало каждый раз, когда эта девица открывала мою анкету. Мне не было стыдно, только страшно. Без мамы я бы не уехала в Москву, просто не уехала бы и всё.

И если бы это открылось…

Обошлось, слава Богу.

Мы стояли с Витей на автобусной остановке. Декабрь кончался, а снега, настоящего снега, всё не было. Так, позёмка вокруг какого-то дерева. И вдруг – стихи.

Как-то Витя сказал:

– Я приду очень поздно, может быть. Не жди меня, возьму ключ с собой. Мне надо поставить точку у той женщины, до тебя.

Я бы всё равно дождалась его, но он пришёл часов в десять и поставил на пол узел в старой скатерти. Я хотела сказать – это всё, что ты нажил за жизнь? Но у него был такой измученный вид…

– Я давно ей сказал, что хочу переехать. Понимаешь, она всё время подчёркивала, что я и в её жизни, и в квартире – человек временный. То скажет: «Не качайся на стуле, здесь ничего твоего нет», то ещё что-нибудь подобное. Но требовала, чтобы мои ребята называли её мамой. При живой матери! И обиделась ужасно, когда я сказал, что хочу жить в своей комнате. Знаешь, этот узел стоял в прихожей, когда я пришёл. Я пытался поговорить, смягчить как-то. Нет, заперлась в комнате и не вышла, пока я дверь не захлопнул.

Скатерть связана крест-накрест тугими узлами, развязываю её сама. Два альбома с фотографиями, старая люстра с пластмассовыми подвесками, прибор для измерения давления, пакет с документами. Под его взглядом всё разложила по местам и села рядом с ним с альбомами в руках.

Фотографий было множество. На каждой он в окружении разных девчонок! Но меня не было ни на одной.

– Это была моя первая любовь. Я из-за неё чуть не выбросился из окна. А эта была моей невестой на пятом курсе.

– Я знаю её. Мы жили на одном этаже, потом вместе работали. Почему же не поженились?

– Знаешь, после защиты я вдруг заболел гриппом. Наверно, первый раз за пять лет. Температура сорок день, другой. Плохо мне, мама ухаживает за мной, а у меня бред начался, прошу – мама, пусть она придёт, сходи к ней!

Мама возвращается возмущённая:

– Не хочет она, говорит, зачем приходить, когда он болеет? Вот выздоровеет…

Я выздоровел и уехал в Тулу по назначению. А летом в походе познакомился с девушкой и женился.

Он рассказывал о себе понемногу, исподволь. Я знала уже, что его дед по отцовской линии был казачьим войсковым атаманом.

– Мы бежали из Ростова, когда наш дом разбомбили. Не успели добраться до станицы, как немцы пришли. Так и жили там, пока наши не вернулись. Отец был в лагерях и дядя, и жена дяди. Мама потом нашла их детей, Юру с Элкой, они жили с нами, пока их маму не освободили. Дядя пропал, а отец пришёл больной, умер через полгода.

Они вернулись в Ростов, как и мы, как только его освободили.

У Вити была дистрофия, ноги отнялись. У меня тоже была дистрофия, даже в институте, но не отнимались ноги.

Голод был страшный, это я хорошо помню, такие вещи не забываются. Мы всё пережили в Ростове, а его с сестрёнкой мама отправила в Пятигорск к другу их отца.

– Я там и четвёртый класс кончил. Но мама не приезжала, годами не приезжала. Мы так скучали! И потом каждые каникулы отправляла туда, ни разу в пионерском лагере не был. Друзья там были закадычные, вместе жили на пасеке летом, два брата и девочка. Она потом училась в Ростове, когда я уже в Таганрог уехал, жила у моей мамы. Ну, виделись мы, конечно, когда я в Ростов приезжал на выходные. Когда женился и приехал к ним в Пятигорск, её мама спросила: «Ты ведь женился. Зачем приехал?»

Я впитывала всё, что он рассказывал о себе, мне хотелось знать о его жизни как можно больше. Словно пыталась наверстать время, которое мы с ним потеряли, когда у него была своя жизнь, а у меня своя. Между нами не должно быть тайн!

– Я хочу, чтобы ты знал, в моей жизни был человек. Я его любила очень долго, целых шесть лет. Он был женат и метался между нами. И других женщин не пропускал, что меня и вылечило. Но всё это за дверью, понимаешь? За нашей с тобой дверью.

Он обнял меня крепко-крепко и сказал в мои волосы:

– Я никого не боюсь, кроме этого человека.

– И его можешь не бояться, правда!

Маме я по-прежнему звонить не могла, но теперь хотя бы у меня был телефон, и мама могла звонить, когда нужно.

И я радостно кричала в трубку:

– Да! Да! – Когда слышала её голос.

– Твоя сослуживица приходила, Элла Морозова, знаешь её?

– Да, и по институту, и по работе.

– Она как-то узнала, что ты получила квартиру, а у неё сын женится, просит, чтобы ты её сдала.

– Ты сказала, что мы меняемся?

– Конечно. Она говорит, пусть хоть немного поживут по-человечески.

– Ну пусть поживут. Буду платить за квартиру этими деньгами.

О том, что я уже не одна, надо было сообщить хотя бы самым близким друзьям. Витя был на работе, и я села за телефон. Первой – Люсе.

– Да? А давно его знаешь? С института прошло столько времени, люди меняются. Ты слишком доверчива, будешь потом рвать себе душу. Уверена, что он порядочный человек?

– Мне кажется.

– Скажи, он в горы ходил?

– Знает Кавказ, как свои пять пальцев. И по рекам каким-то спускался, и ещё говорил о каких-то горах, я названия не запомнила.

– Тогда я спокойна. Мерзавцы в горы не ходят и по рекам не спускаются. Но приеду, посмотрю на него, с тобой ничего нельзя пускать на самотёк. Может, надо поломать всё это, пока не поздно.

– Поздно, Люсенька, но приезжай, конечно.

И вот они сидят друг напротив друга, и выпили по рюмочке, и Люся рассказывает не совсем приличный анекдот. Я краснею, а Витя смеётся: