Светлана Гершанова - Всё укроется снегом белым…

© Гершанова С. Ю., 2020

С чего же начать, в самом деле…

Так переплетено – прошлое, настоящее, будущее! Начать с прошлого, пойти назад по этой извилистой дороге, которая и есть моя жизнь? Как далеко? Мне хочется поскорей вернуться в эту, счастливую для меня и Вити точку, где кончилась моя жизнь и началась наша!

Но прошлое будет идти следом, как тень. И люди-тени возникать ниоткуда.

В моей жизни всё так причудливо переплелось!

Мы ютились с мамой в однокомнатной квартире, заваленной мебелью, в ожидании от Союза писателей давно полагающегося мне жилья.

Но у меня была отдушина, Соломенная сторожка, квартира в Москве, которую я сняла за пятьдесят рублей в месяц, половину моего месячного заработка.

Адрес был – проезд Соломенной сторожки, и название приросло к ней намертво. Все два года, что она у меня была, её только так и называли и я, и мои друзья – не дом, а Соломенная сторожка.

Она была моей крепостью, где можно было заслониться от внешнего мира. Я не допускала туда никого и вообще старалась никого не допускать в свою жизнь. Моя хозяйка, Нина, как-то спросила:

– Ты молодая красивая женщина, живёшь одна, почему к тебе никто не приходит?

– Знаешь, Нина, я не хочу делать из своей жизни проходной двор. Кто ко мне придёт, тот останется навсегда.

Она обиделась почему-то.

А один поэт и художник как-то настоял, проводил до дома.

– Пригласи меня к себе!

– Не могу, хозяйка не разрешает. И целовать меня тоже нельзя, меня целует другой человек.

Как он хохотал, как он смеялся, Господи…

Я была нищим свободным художником. Совершенно нищим и совершенно свободным, если бы не бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей. Оно давало таким бедолагам, как я, выступления на сто рублей в месяц.

Москвичам этого хватало на самое необходимое, но я же половину платила за квартиру!

Эти сто рублей надо было отрабатывать, ездить по всему Подмосковью, выступать безропотно там, где благополучные поэты и поэтессы отказывались наотрез.

Господи, спасибо, что оно существовало, это бюро пропаганды, и взяло меня под своё крыло!

Я, конечно, понимала, что такое вольные хлеба, и долгие годы собирала каждую копейку, пока работала инженером.

Но всё, что удалось собрать, больше четырёх тысяч рублей, заняла по своей неистребимой доверчивости брату на машину.

Договорились, будут отдавать по сто рублей в месяц, когда я кончу Высшие литературные курсы и перестану получать стипендию.

Золовка моя отказалась – «в обозримом времени». Они не бедствовали, бедствовала я. Отдали лет через десять, я давно уже была замужем.

Такая у меня была жизнь, когда я вернулась в Москву после всех поездок, и Витя ждал меня у ЦДЛ.

Он ждал целый час – пришёл на полчаса раньше, чтобы я не просудилась, и я опоздала ещё на полчаса…

Не знаю, почему я так обрадовалась ему – совершенно неожиданно для себя!

Первый раз за время нашего знакомства я, не раздумывая, поехала к нему. Почему-то в груди росла и росла радость по имени Витя…

Когда мы вышли из метро, было уже темно.

– А дальше – на автобусе?

– Можно пешком. Сейчас завернём за угол, и я покажу тебе своё окно.

– Прямо от метро можно увидеть окно? Так не бывает!

– Почему не бывает? Видишь, светится, это и есть мой подъезд.

Но до подъезда мы ещё шли и шли, и Витя крепко держал меня за локоть, как птицу за крылышко, которую поймал наконец-то и как бы не упустить.

Дом был величественным. Широкая лестница шла к подъезду, по бокам её вились бетонные ленты, у самого асфальта загнутые в причудливые кренделя. Несколько ступенек, площадка с кренделями и снова вверх до следующей площадки.

Замысловатая лепнина балконов, немыслимые завитушки вокруг окон на каждом этаже. Всё это желтовато-розовое, как нелепый торт с кремом.

– Ты буржуй, Витя! Сколько ты платишь за квартиру, пятёрочку? А я – пятьдесят, и дом у меня облупленный.

– Да уж, нашла буржуя! Пойдём.

Подъезд внутри салатный, а двери, краской по краске, выкрашены в ржавый цвет.

– Ремонт был недавно?

– Говорят, здесь каждый год ремонтируют, а капитальный, с расселением, тоже обещают каждый год. Вся надежда на это!

Мы прошли маленькую прихожую, и Витя открыл дверь. Он явно гордился своей комнатой. Она была просторна и пуста.

– Давай бифштексы, что ты купила в буфете, я пожарю на кухне.

Он ушёл, а я оглядывалась без особого любопытства – чужая комната, чужая жизнь. Я потом и вспомнить её не могла, казалось, там одно окно, а вдоль него лавка, как в паспортном столе.

– Нравится тебе? Я к твоему приезду с Дальнего Востока обои переклеил, полы покрасил, шкаф стенной оклеил.

– Ты же говорил, что живёшь у своей сослуживицы?

– Я сказал ей, что мне дали комнату наконец, и я хочу переехать. Она расстроилась, вообще. Лучше расскажи, как тебе ездилось.

– Прекрасно! Камчатка, Командоры, Курилы. Сахалин, Приморье. И по штормтрапам лазила, и в корзине переносили с корабля на корабль. Но знаешь, в прошлый раз столько было стихов, а сейчас в Ростове всё будто стёрли, как нарочно. Вернулась в Москву, письмо от мамы – в Союзе срочно хотят меня видеть. А там персональное дело. Оказывается, пока я моталась по командировкам, пропустила кучу собраний и политзанятий. Представляешь? Я и в райком ходила, а мне говорят – почему они к вам так плохо относятся? Но формально они правы, договоритесь как-нибудь. Ещё чего! Повернулась и поехала в Москву. Не обнимай меня, пожалуйста, мне трудно рассказывать.

– Как не обнимать, когда ты так близко!

– Мне не надо было приходить?

– Давно надо было, только не знал, как тебя затащить! Я не могу видеть, как ты живёшь. У меня просто сердце болит, физически! Давай, пусть будет фиктивный брак, чтобы ты прописалась в Москве и нашла нормальную работу.

– Спасибо, Витенька, только я не могу это себе позволить. Ты молодой, красивый, свободный. Полюбишь какую-нибудь хорошую девушку, а жениться не сможешь, в паспорте штамп ни за что ни про что.

– Никого я не полюблю, я одну тебя люблю!

– Правда? Почему же мне не говорил?

– Это само собой разумелось.

– Раз ты меня любишь, это меняет дело. Но у меня такая работа… То долго не получается, как хочешь. А получится, не печатают годами. И когда напечатают наконец, ты уже ушла Бог знает куда, радости никакой. Разве нормальный человек может это выдержать рядом, ты подумай! И я очень долго была одна, я тоже должна подумать, не будешь ли ты мне мешать работать. А жизнь моя переменится скоро, мне письмо дали в Союзе писателей с просьбой разрешить обмен. Отнесла сегодня в обменное бюро.