Дара Преображенская - Просветлённый

Он смахнул слезу так поспешно, чтобы я не заметил его слабости.

– Мы, ведь, найдём мою Афину? Скажи, Дионис, мы, ведь, найдём твою мать?

– Я обещаю тебе, отец; я сделаю всё, чтобы разыскать её.

Если б не зов Галактиона, мы с отцом так и просидели бы, обнявшись.

– Эй, Дионис, все собрались в пиршественной зале! Все ждут вас! – воскликнул он.

Отец с удивлением уставился на мальчишку:

– Кто это?

– Мой друг, недавно я выкупил его, и теперь он свободен, – объяснил я.

– Выкупил?

– Не сердись, отец, я ненавижу рабство, и не хочу, чтобы мой друг был рабом.

– Но твой друг слишком молод, – произнёс отец, внимательно рассмотрев Галактиона.

– Он тоже отправится с нами, отец.

– Почему? Разве плохо жить в Греции и быть свободным?

– Нет, но Галактион – особенный человек. Его сердце жаждет свободы.

В тот вечер за столом, где возлежали торговцы, было выпито много заздравных кубков в честь богов Парнаса и Олимпа; одна из рабынь играла на кифаре, и эта жалобная мелодия наводила на грусть и тоску.

Часть спутников отца, что не имели ещё семей и были свободны, как ветер, пожелали отправиться с нами в Финикию.

– Пусть будет славен Зевс!

– Пусть сопутствует нам Афина Парфенос и даст силу и воинскую доблесть!

– Если придётся сражаться, мы готовы отдать жизнь за тебя, Агапий!

Они возлежали на своих ложах и пили вино, рабыни уставляли стол множеством яств, но я не хотел есть. Уединившись у себя, я наблюдал за игрой воды в пасти рыбы; этот фонтан мне всегда нравился, он успокаивал, но только не сейчас.

Сегодня я только осознал, что мне предстоит покинуть берег Греции и устремиться в неизвестность…, чтобы не видеть Сахиб, не слышать её голоса и тихих шагов по дому. Я отвлёкся от собственных мыслей, почувствовав чьё-то присутствие в зале. Я оглянулся. Это была Сахиб, она, молча, стояла возле стены с барельефами богов и смотрела на меня. Я слышал её дыхание и понял, моё волнение могло передаваться и ей.

– Сахиб?

Она непринуждённо присела рядом со мною. Лицо её было печально, как у самой Ники губы подрагивали от волнения, я заглянул в её глаза.

– Сахиб, тебе тоже одиноко в этом доме, как и мне? – спросил я.

Она кивнула:

– Да, господин, все сейчас веселятся и даже Ваш новый друг, но… я слышала, через день Вы отправляетесь в далёкую Финикию, чтобы найти хозяйку.

– Да, Сахиб, мы хотим вызволить её из рабства.

Неожиданно для меня она положила голову на моё плечо. Я обнял её крепче, немного растерявшись, затем притянул ближе, чтобы ещё раз посмотреть в эти прекрасные, как бездонное ночное небо, глаза.

– Вы уезжаете, господин, а я не знаю того, смогу ли я снова увидеть Вас.

– Я вернусь, Сахиб, я обязательно вернусь… к тебе.

– Скоро Ваша свадьба, да и потом, путь полон опасностей, и немногие возвращались обратно.

Неожиданно желание вновь возобладало во мне, я покрыл её прекрасное тело поцелуями, на этот раз она не сопротивлялась. В ту ночь я был близок с Сахиб, а она, словно, сама хотела и жаждала этого; её неопытность в отличие от Дорифоры лишь сильнее разожгла во мне страсть; оковы были сброшены, и теперь я мог свободно проявлять к ней свои чувства. Мы оба были свободными по отношению друг к другу, и именно тогда я осознал, как сильно я люблю её.

Мы совсем не заметили, как пролетело время, уж близилось утро. Сахиб мимолётно улыбнулась мне, однако затем вдруг её лицо стало печальным. Она одевала свой розовый химатион, цвет которого лишь сильнее подчёркивал нежность её губ, подобных лепесткам розы – слишком банальное сравнение, однако оно, как нельзя лучше соответствовало истине. Видя мой пристальный взгляд, девушка немного смутилась.

– Сахиб, – я крепче обнял её и притянул к себе, будто, думал, что волшебное мгновение вот-вот исчезнет, растворившись в Небытии, – Сахиб, пообещай мне, что дождёшься меня, хоть ты и говоришь, что немногие возвращаются.

Она всё ещё была смущена. Прозрачные слезинки скатились по её щекам. Я слегка встряхнул девушку, желая вывести её из той глубокой задумчивости и смущения, в котором она до сих пор пребывала.

– Пообещай мне, что не покинешь поместье, не уйдёшь отсюда в поисках своей судьбы.

– Как я могу, ведь я же – рабыня.

– Нет, Сахиб, ты больше не рабыня. Я…..я отныне освобождаю тебя. Быть может, тебя манит твоя родина? Ты вправе вернуться обратно, опустошив моё сердце.

– Нет, господин, я не жажду возвращения в Персию. Там меня ожидает рабство или судьба наложницы.

– Тогда почему ты так грустна и отрешённа? – спросил я.

– Вы скоро женитесь на госпоже Клавдии, что живёт в Афинах. Я видела её, когда они приезжали сюда… Эта девушка очень красива именно тою красотою, какой восхищаются ваши скульпторы.

Я пригладил её иссиня-чёрные завитки волос, покрывавшие стройные плечи; талию. Персиянки редко бывают кудрявыми, в отличие от нас, греков, однако даже среди них встречается эта особенность.

– Но ты красивее, Сахиб. И потом, я люблю тебя не за твою красоту, я люблю тебя, Сахиб.

– А как же Ваша возлюбленная гетера из Афин, которой восхищаются многие и посвящают ей свои поэмы?

Сахиб покраснела, женщины часто краснеют, когда испытывают ревность.

– Ты о той гетере, что ублажает многих, кто заплатит за неё? – спросил я, вспомнив горящую страсть в глазах гетеры.

Как они были непохожи друг на друга – спокойная гордость одной и огненная натура другой. Рай и Ад. О, боги, можно ли выдержать это?!

– Сахиб, я тоже посвятил тебе свою поэму.

– Это правда, господин?

– Да.

– Тогда прочтите её, ещё никогда и никто не посвящал мне стихов. Или Вы считаете меня распутной?

– Почему ты так говоришь?

– Потому что лишь распутным женщинам поэты посвящают свои стихи.

– Но это не так. Разве моя мать распутна? А между тем великие мастера изображали её в мраморе, как одну из прекрасных богинь Олимпа.

– Вы имеете в виду Афродиту? Разве она – не распутница?

– Мы, греки, тем и отличаемся от остальных народов мира, что видим красоту там, где другие считают это развратом. Эрот – бог любви для нас, и в её радостях мы видим наслаждение. Поэтому мы свободны, а не закрепощены своими предрассудками, как персы.

Девушка улыбнулась, и на её очаровательных юных щеках заиграли ямочки. Я налил ей немного вина и пригубил сам.

…О, чашу пенную налей,

Моя Сирена,

Чтобы испить её

До дна, до дна,

Ты так прекрасна и блаженна,

В любовь богов

Заключена.

.

Не можешь вырваться оттуда,

Как из объятий своих снов,

Весь Океан из изумруда,

В объятиях мелких островов.

.

Так же и ты в моих объятиях,

И засыпаешь, и встаёшь,

И в розовости своих платьев

Рассвету песнь свою

Поёшь.

.