Дара Преображенская - И небеса однажды кончаются

Несколько минут после прочтения я стояла потрясённая переменами, произошедшими в душе моей сестры. Ничего не предвещало этого, и, тем не менее, всё чаще и чаще я ловила себя на мысли о том, что, скорее всего, душа Сесилии изменялась постепенно, с годами, и вот, наконец, настал кульминационный момент, который вылился в осознанное решение. Что она думала в последние дни перед уходом? И почему она ушла тайно, чтобы об этом узнали лишь спустя время? Ответов не было, от навязчивых мыслей голова моя была опустошена.

Однако мысли мои были внезапно прерваны, так как в тот момент кто-то слегка дотронулся до моей руки, я обернулась. Роза в великолепном голубом платье с кружевным воротничком и большими круглыми пуговицами на груди стояла рядом со мной. Её чёрные волосы были зачёсаны назад и заколоты на затылке, она выглядела вполне привычно, но по сравнению со вчерашним свадебным одеянием это был явный контраст. Осознание того, что Роза уже замужем дошло до моего ума только сейчас.

– Что ты делаешь, Лили? – спросила она. Я попыталась спрятать письмо, но Роза заметила.

– Не старайся скрыть, я догадываюсь, ты читала письмо от Сесилии, где она, конечно же, извинялась и объясняла причину своего ухода в монастырь. Я права?

Я кивнула.

– Я верю, что она вернётся.

В порыве я обняла Розу и прижалась к ней всем телом. Она была единственным родным для меня человеком, с которым мне суждено было расстаться, а я не хотела этого. Она утёрла мои слёзы и прошептала:

– Что ты, Лилиан, успокойся. Я никуда не денусь, я обязательно приеду в Америку вместе с Генри, и мы все вместе будем очень очень счастливы. Верь мне.

– Ты обещаешь?

Должно быть, когда я произнесла эти слова, мои серо-голубые глаза выразили такую детсткую наивность, что она улыбнулась и сказала:

– Обещаю.

…Перед отъездом мне удалось попасть в монастырь Св. Августина, чтобы увидеть Сесилию. Она приняла постриг и стала послушницей, давшей строгий обет покаяния. Нам было позволено увидеться в тёмной комнате, оборудованной специально для посетителей и только в течение нескольких минут. Боже мой, как она изменилась, как похудела! От прежней моей сестры не осталось ни следа – это была монахиня с бледным лицом и синими кругами под глазами.

«Милая Сесилия, возвращайся!» – хотелось крикнуть мне, но я смолчала.

– Сеси, как ты? – только спросила я, не сдерживая слёз.

Она едва заметно улыбнулась:

– Хорошо.

– Я принесла тебе весточку от Бертрана, – я достала из кармана своего платья лист бумаги с рисунком Бертрана.

Она долго смотрела на своё изображение, затем расплакалась, и мы обнялись.

…Корабль медленно отчаливал от берегов Франции, я стояла на борту и судорожно пыталась разглядеть в толпе Розу, но было так много людей на пристани, что мне не удалось по-настоящему попрощаться с ней. Тогда я многого не знала, я не знала, что через два года в августе 1940 года немцы нападут на Париж, это будет началом войны, которой я так сильно боялась. Я не знала, что Бертран поступит в лётное училище, чтобы затем стать ведущим пилотом в эскадрилье Мишеля Крюшона. Я не знала того, что моя жизнь отныне разделилась на две половины: то, что было до и то, что случилось после, а океан послужил разделительной полосой….

… – Берта, ну съешь ещё немного, совсем немного. Флора сварила вкусную кашу специально для тебя.

Пятилетняя Берта с удовольствием открывает рот и закатывает глаза. Ей нравится, как я ухаживаю за ней, кормлю её. Она демонстрирует мне свою любовь и привязанность. Я привыкла кормить Берту, в последние годы я делаю это трижды в день, а потом открываю толстую книгу и читаю ей сказки те, что когда-то читала нам Августина, когда мы ещё жили во Франции. Берта очень похожа на маму: у неё голубые глаза, правда в отличие от мамы светлые волосы, нежная, почти белая кожа, изящный рот и тонкая ещё совсем детская шея. В её густые кудрявые волосы вплетена красная лента. Берта с удовольствием проглатывает первую порцию овсянки.

– Тебе нравится? – спрашиваю я.

Она энергично кивает.

– На ужин я принесу тебе мягкие маковые булочки с повидлом и парное молоко. Тебе понравится.

Когда я думаю о сходстве Берты с матерью, сердце моё сжимается. Мама умерла два года назад в этом просторном доме на берегу озера «Звёдное» с белыми стенами и черепичной крышей. Она постепенно угасала, слабела, овеянная чувством одиночества и тоски, так как жизнь в Америке среди незнакомых иностранцев показалась ей чуждой, далёкой от её собственных идеалов. Однажды сердце её перестало биться только лишь потому, что она больше не видела смысла в продолжении жизни.

Я помню, когда вошла в её комнату за день до смерти, моя мать лежала на широкой кровати бледная и худая от недостатка сил. Слабым голосом она назвала меня по имени. Я приблизилась к ней, села на стул и взяла её охладевшую руку в свою.

– Лилиан, я должна сказать тебе нечто очень важное, – с трудом произнесла мама.

При этом она сжала мою ладонь, а я внимала каждому её слову, будто чувствовала, что слышу эти дорогие мне слова в последний раз. Я не могла разрыдаться при ней, потому что знала – нельзя плакать перед тяжело больными людьми, нельзя показывать им свою слабость. Но вряд ли в тот день у меня это получилось по-настоящему, хотя я не корю себя за промахи и упущения.

– Слушаю, мама, – я посмотрела в её влажные от слёз глаза.

– Ты ещё не взрослая, Лилиан, тебе всего пятнадцать.…Девочки в твоём возрасте обычно ищут поддержки в своих близких, ищут плечо, о которое вечно могут опираться… Но этого сильного плеча у тебя не будет, и ты должна сама позаботиться о себе и своих близких.

– А как же бабушка Маргарита? Она ведь хорошо относится ко мне и любит малышку Берту.

– Но она тоже когда-нибудь умрёт. В этом мире нет ничего вечного, Лилиан.

– Ведь ты же будешь жить? Ведь правда?

Она покачала головой, и этот жест вселил в меня страх от полной беспомощности.

– Нет, Лили, я медленно ухожу от вас. Мне хотелось бы остаться, но каждому человеку здесь определён свой срок.

– Я покажу тебя лучшим врачам, они пропишут тебе самые лучшие витамины и лекарства. Бабушка Маргарита говорит, что в Нью-Йорке у неё есть знакомый доктор.

Она крепко сжала мою ладонь. Я смотрела на эту ослабленную, сдавшуюся болезни женщину и думала, неужели она является моей матерью. В глубине души я была уверена, что смерть отца пять лет назад здорово подкосила её. Было трудно представить, что это была та самая Вивьен де Бовье, принадлежавшая аристократическим кругам Франции, которая ещё недавно блистала на светских приёмах и свела с ума не одного воздыхателя. Я обняла её, потому что это был единственный близкий мне по крови человек, кто покидал меня, повинуясь неумолимой руке судьбы.