Дара Преображенская - И небеса однажды кончаются

– Мама, не умирай, пожалуйста, не умирай. Как же мы останемся без тебя в совершенно чужой стране!

Мама взглянула не меня абсолютно невидящими ничего голубыми глазами. Нет, она смотрела совсем не на меня, а как бы сквозь меня вдаль.

– Ты знаешь, Лили, душа человека на самом деле похожа на белого голубя, только крылья у неё намного больше. Ты видела когда-нибудь человеческую душу, Лилиан?

– Нет.

– Жаль. Ты многое потеряла, Лили.

Я отвлекаюсь, всматриваюсь в зелень луга. Глаза почему-то упорно ищут одинокую фигурку Мари, идущую на проповедь к отцу Антуану, но затем я одёргиваю себя, вполне ясно осознавая, что на самом деле нахожусь давно не во Франции, а на земле прославленного Христофора Колумба. Здесь всё иное, чуждое сердцу.

Там за холмом находится семейное кладбище, где среди могил моих предков выделяется свежая могила Вивьен де Бовье. На высокой мраморной плите с помощью позолоты выгравирована надпись: «Здесь похоронена красивая женщина, посвятившая свою жизнь Франции и ушедшая с мыслями о ней».

Я часто наведываюсь туда, стираю ладонью пыль с надгробных плит, молча молюсь, задумываюсь над тем, что порой недоступно человеческому рассудку, думаю о смерти и о жизни, которая может внезапно оборваться, и никто из людей не властен над этим. Я кладу букет белых хризантем – любимых маминых цветов, вспоминаю Розу среди оранжерей Сен Маре, беспокоясь о том, что от неё давно нет вестей, хотя я прожужжала все уши почтальону Мелвилу. Мне нравится сидеть в тишине наедине с собой, с собственной душой, и только тогда начинаю я понимать, что душа так похожа на голубя с длинными-длинными крыльями, взмывающего высоко в небо после освобождения от бренного тела.

Берта давно поела и с интересом смотрит на меня. Слава богу, её зрение оказалось нетронутым слепотою, как все сначала думали.

– Ты хочешь ещё добавки? – спохватываюсь я.

Она кивает, я звоню в колокольчик, на звон которого приходит Никки – наша горничная-негритянка. Это высокая полная женщина средних лет с пышной шевелюрой чёрных волос и большими золотыми серьгами в виде колец. Надо отметить, когда я впервые повстречалась с представителями чернокожей расы, то была несколько поражена их необычной внешностью, отличающейся от остальных людей. У всех были крепкие густые волосы, горящие глаза и тёмная загорелая кожа кроме ладоней и подошв, у всех горячий темперамент, страстный характер и несгибаемая воля.

– Что-то нужно, мисс? – спрашивает Никки, расправляя складки своего длинного цветастого платья.

Даже слуги в Америке – стране свободного нрава ведут себя смело и раскованно.

– Никки, принеси немного молока и каши с изюмом. Кажется, нашей милой Берте понравилось.

Никки уходит, шурша своим цветастым длинным платьем, которое так здорово подходит к её чёрной коже и горящим карим глазам.

– Лили, ты очень красива.

Это говорит пятилетняя Берта, щурится, затем улыбается мне. Иногда мне кажется, её детскую голову с косичками, как у всех девочек её возраста, посещают совсем недетские мысли. Во всяком случае, говорить она научилась довольно рано и уже успешно читала по слогам сложные книги.

– Ты правда так думаешь, Берти? – спрашиваю я.

– Угу, – она кивает.

– У меня весь нос в веснушках, маленькие глазки и копна рыжих волос. Нет, дорогая, это – не стандарт для красивой девушки. Вот ты, ты непременно будешь красавицей, когда вырастешь. Ты и сейчас красива, только не замечаешь этого.

Я прислушиваюсь, потому что снизу раздаётся голос бабушки.

– Лилиан! Лилиан, иди сюда!

По лестнице я спускаюсь на первый этаж. Проходя мимо зеркала в резной позолоченной раме, я мельком смотрю на своё отражение. Рыжеволосая девушка с кудрявыми волосами и морем таких же рыжих веснушек, с нерешительными серо-голубыми глазами отразилась по ту сторону реальности и исчезла. Я пожимаю плечами, не поняв, что же такого красивого нашла Берта в этой рыжеволосой неудачнице.

Бабушка Маргарита сидит в своём любимом кресле, обтянутом кремового цвета материей и листает какой-то журнал. Увидев меня, она откладывает журнал в сторону. За пять лет жизни на ранчо она практически не изменилась, даже количество седых волос на её голове не прибавилось. После смерти мамы бабушка прекратила свои поездки и путешествия и всецело предалась дому, семье и заботе о нас. Постепенно выглаженные накрахмаленные воротнички, ароматный кофе по утрам и еженедельные пикники на природе стали привычными, я и Берта научились принимать эту необходимую заботу со стороны бабушки, как должное и вполне естественное составляющее нашей жизни.

Она берёт со стола лист бумаги и протягивает мне. Это телеграмма.

– Прочти.

– Что это?

– Сначала прочти, затем поймёшь.

Я читаю:

«Встречайте, поезд №33. Еду. Бертран».

– Поспеши на вокзал, а я займусь приготовлением обеда. Напомни только шофёру Джимми, чтобы он иногда смотрел на дорожные знаки.

– Как? Бертран приезжает? Сюда? Но…

– А что в этом удивительного? Ему необходимо общение, пять лет он не видел тебя и не общался с нашей семьёй. Наверное, он так изменился за это время. И потом, я слышала, что наш Бертран приедет, чтобы практиковаться на авиационном заводе в Сент-Луисе. Теперь он у нас – пилот.

– Да, да, я знаю, Бертран писал мне.

Честно говоря, я и представить себе не могла Бертрана, сидящим за рулём самолёта, как он резко взмывает в небо, делает в воздухе «мёртвую петлю» и точно так же плавно приземляется. Мне было интересно, каким он стал, ведь наверняка он подвергал свою жизнь опасности и не один раз. Я не могла никак понять того, почему он решил стать пилотом, раньше, по крайней мере, он никогда не говорил об этом, даже не намекал, что хочет летать. Быть может, это решение пришло к нему внезапно после того, как он понял, что Сесилия не вернётся.

…Поезд №33 медленно причалил к станции Сент Луиса. От нашего дома до вокзала было не меньше двадцати миль по просёлочной дороге. Если бы не лихачество Джимми – личного водителя бабушки, я не тряслась бы от страха, сидя рядом с ним в салоне новенького роллс-ройса. Слава богу, что Джимми немного понимал по-французски, и мне удалось предупредить его о необходимости соблюдать меры предосторожности во время езды.

Джимми – рослый тридцатилетний детина с копной белокурых волос в стареньких поношенных джинсах и кожаной куртке, видавшей виды, в ответ на мои слова энергично закивал и улыбнулся:

– Хорошо, мадемуазель, будет сделано. Да Вы особо не бойтесь. С Джимом Паркинсом ещё никто не попадал в переделки.

Действительно, в переделку мы не попали благодаря тому, что грузовик, мчавшийся навстречу, свернул влево в направлении Ведж-виллидж – небольшого селения, жители которого, в основном, занимались выращиванием лошадей на продажу. Чтобы летнее Солнце не ослепило меня, я надвинула на лицо свою широкополую шляпу.