Дара Преображенская - И небеса однажды кончаются

Ко всеобщему удивлению мама довольно быстро оправилась от родов несмотря на бросавшуюся в глаза бледность и худобу. Слепота Берты несколько угнетала её, но она привыкла по натуре своей со всем смиряться, потому что считала себя истинной католичкой и несла свой крест мужественно, не хныкая, не поддаваясь отчаянию. Она навсегда запечатлелась в памяти моей мужественной и сильной; не раз, испытывая дикий страх, я думала об этом образе, об этом характере, и мне становилось легче переносить удары судьбы.

Последние семь дней мы жили ожиданием приезда отца. Прошло уже достаточно времени, и по нашим расчётам он должен был вот-вот вернуться. Тогда наш просторный дом наполнится оживлением, и будет много подарков, зажгутся рождественские свечи, и Сесилия споёт песни, а я буду верить в то, что ночью ко мне придёт Санта и взмахом волшебной палочки исполнит мои самые заветные желания. И будет море сладостей: конфет, пирожных и засахаренных фруктов. И всё будет, как раньше.

…Августина разливает крепкий бульон с плавающими в нём огромными кусками мяса. Они жирные, наваристые, приправленные специями и базиликом. Моя тарелка наполнилась оранжевой лужицей. Я наблюдаю за своей сестрой Сесилией, которая сегодня особенно очаровательна, возможно, потому что приходил снова Бертран с очередной книгой. У неё карие глаза, длинные волосы пшеничного цвета, заколотые на затылке и стройная фигура, облачённая в розовое платье. Я слышу, как мама обращается к ней:

– Сеси, иди попроведай Берту, я подойду позже.

Она послушно встаёт, идёт в детскую, по-прежнему прижимая книгу Бертрана. Я зачерпываю ложку в суп.

– Лили, ты скоро уезжаешь в школу в Сен Маре?

– Через три недели.

– Сегодня пасмурно, цветам нужно Солнце.

Она говорит это, чтобы только успокоить себя, ведь она всё ещё переживает и слепоту Берты, и долгое отсутствие отца, и то, что оранжереи остались практически без присмотра, а Париж делает заявки на цветы.

Внизу раздаётся звонок, но мне кажется на этот раз, что он какой-то глухой, будто доносится совсем из другого мира. Я удивляюсь собственной фантазии, затем отбрасываю подальше от себя эти мысли.

– Лили, открой двери, быть может, твой отец приехал, правда, я не слышала шум автомобиля, однако в последнее время я стала слишком рассеянной. Доктор Луи утверждает, что это скоро пройдёт, и я верю ему. Просто следует больше бывать на природе.

В прихожей стоит высокий почтальон в форме и с сумкой через плечо, оттуда высовываются края конвертов, свежих писем с неизвестными отправителями и получателями. Кто-то признаётся кому-то в любви, сообщает новости; он привык оставаться немым свидетелем писем, переносить их из дома в дом, получать благодарности и кивать головой, если кто-то спрашивает: «А мне сегодня есть что-нибудь?» Наверное, все почтальоны такие странные, это их профессия.

Он протягивает мне конверт.

– Распишитесь, мадемуазель, или позовите кого-нибудь из взрослых.

– О, нет, мсье, я уже сама умею писать.

– Тогда напишите Ваше имя вот здесь.

Он указывает мне на пустую графу, и я аккуратно вычерчиваю «Лилиан де Бовье». Он оставляет в моих руках конверт, сочувственно смотрит на меня.

– Мне жаль, мадемуазель, Вы уже достигли того возраста, когда горе воспринимают с высоко поднятой головой.

Я пытаюсь понять, о чём это он, но его уже нет. Где-то вдалеке послышались раскаты грома, полыхнула молния, и шуршание дождя завершило печальные звуки приближавшейся грозы. Повинуясь мимолётному порыву, я выбежала в сад и во весь голос крикнула, пытаясь остановить почтальона:

– Постойте! Почему Вы упомянули про горе и сказали, что Вам очень жаль?

Он обернулся, раскрыл свой зонтик, так и не решаясь встать под его защиту, холодные мокрые капли падали с неба прямо на асфальтовую дорожку.

– Что Вы сказали, мадемуазель?

– Ничего… Вы не слышали ничего о моём отце, мсье Ричарде де Бовье?

– Всего хорошего.

Странный почтальон, уже промокший до нитки, быстро зашагал к садовой калитке, а я так и осталась недоумённо провожать его высокую, как штырь, фигуру в форме почтового департамента Франции.

Если бы не Сесилия, я вряд ли сдвинулась бы с места. Она взяла меня за руку и повела в дом.

– Ты же заболеешь, Лили. Что у тебя в левой руке? Дай мне.

Я протянула ей сырой конверт.

Войдя в прихожую, Сесилия быстро распечатала его, пробежалась по строчкам на белом листе бумаги.

Её милое лицо… Я никогда не забуду выражение её лица в тот момент. Представь, как внезапно свет меркнет, превращаясь в темноту, как ты сталкиваешься с чем-то неожиданным. Её карие глаза наполнились слезами, в них было столько печали откуда-то из глубинных недр души, что мне захотелось обнять Сесилию, прижать крепко к своему сердцу, как делает мама. Из горла её вырвался хрипящий стон, будто загнанный зверь попал в капкан:

– Папа!

Письмо выпало из её рук. Я подняла его с полу и прочла. Кажется, оно было от г-на де Голя. Сам маршал де Голь, генерал де Голь удостоил нас своим вниманием. Кажется, там было написано, что г-н Ричард де Бовье попал в автомобильную катастрофу, кажется, у него случился сердечный приступ. Правительство Франции и генерал де Голь выражают г-же Вивьен де Бовье искренние соболезнования…

…Ричард де Бовье… мой отец…

Дождь становился ещё сильнее, с улицы повеяло холодом. Этот противный, противный дождь, серое затянутое пеленой небо.

«Нет! Только не папа! Только не сейчас!» – хотелось крикнуть мне, но я взглянула на Сесилию, на её беспомощную фигуру, её хрупкие пальцы и шею, сквозь тонкую кожу проступила голубая жилка вены.

В следующее мгновенье мы попали на небеса, мы обнялись и стояли так, оторвавшись от земли. Мы парили меж облаков, нас окутала волна горя, захлестнула с ног до головы и унесла за много миль отсюда. Мы рыдали искренне и самозабвенно, и маленький уголок Франции недалеко от Сен Маре с роскошным садом и оранжереями исчез, растворился, перестал существовать. Сесилия и я никогда не понимали друг друга, но только не теперь. Сейчас всё было иначе, из озорной кокетки, завлекающей Бертрана, она превратилась в серьёзную девушку, слишком серьёзную.

– Что мы будем делать? Что скажем маме?

– Ничего, Лили. Мы ничего ей не скажем. Она достаточно слаба и может не вынести. Послушай, Лили, настало время объединиться, лишь вместе мы сможем пережить это горе.

Сердце моё сжалось, когда мама посмотрела на меня и спросила:

– Лилиан, кто звонил? Где ты так промокла? – она пожурила меня, покачала головой, – обед уже давно остыл, Нине снова придётся подогревать. Так кто же звонил?

Мы с Сесилией переглянулись, что, конечно же, не осталось незамеченным для Розы и её жениха Генри с густой шевелюрой рыжих волос и веснушками на носу.