Дара Преображенская - Рассказы

– Правда.

Ермолай много рассказывал о подвижниках христовой веры, об их мучениях и свирепствах римлян по отношению к ним, Пантелеймон внимательно слушал, живо представляя в своём воображении все мучения страдальцев.

– Скушай рыбу и выпей ещё молока, – сказал Ермолай, когда окончил свой рассказ. – Я отведу тебя к больным, кои нуждаются в исцелении, дабы утвердились они в вере христовой. Когда тебя не было в Риме, многие из простого народа приходили сюда и спрашивали о тебе. Даже купцы из Египта были и из Фессалоникии, и Лакедемонии. Видать, многие о тебе знают, слухи, ведь, быстро в народе распространяются.

– Но что же я сделал такого? – спросил Пантелеймон.

– Именем божьим совершил чудеса, и люди поверили. Поверили в то, что только сила Божья и Божье слово способны исцелить, – Ермолай задумался. – Завтра мы собираемся в храме и будем петь во славу Иисуса. Ты пойдёшь со мной, чтобы встретиться с людьми.

…Вода лилась из пастей сделанных из золота диких львов, она была горячей и в то же время приятной для тела; круглый бассейн располагал к расслаблению. Две рабыни в полупрозрачных платьях, обхваченных выше талии золотыми поясами, умащивали его тело благовонными маслами. Они капали на смуглую кожу несколько капель, делали лёгкий массаж. Одна из них была хорошенькой, Максимиан подмигнул ей.

– Ты мне нравишься, и у тебя нежные руки.

Рабыня смутилась.

Император хотел сказать что-то ещё, однако дверь в восточной части бассейна открылась, вошёл самый близкий подданный Григориан. Увидев обнажённого императора, Григориан не растерялся. Он с почтением поклонился и сказал:

– Двое молодых лекарей пришли и ждут тебя.

– Что за лекари, и как могут они отрывать меня от отдыха? – Максимиан недовольно нахмурился.

– Их зовут Констанций и Дафний, они из Неаполя.

– Ну и что они хотят от меня?

– Эти лекари сами тебе всё расскажут.

– Надеюсь, это не дела государственной важности.

Григориан промолчал, покорно ожидая дальнейших решений.

Наконец, Максимиан подал руку одной из рабынь.

– Помоги мне встать и оберни в простыню.

Рабыня приготовила роскошную простыню, чтобы набросить на плечи Максимиана.

Григориан помог одеть платье и сандалии.

– Скажи, чтобы отключили воду, бассейном я займусь позже. – Максимиан подмигнул рабыне.

…Констанций поклонился и выступил вперёд к трону. На нём было голубое одеяние, которое сочеталось с цветом белокурых волос. Дафний стоял в стороне.

– Ну, что заставило вас прийти ко мне? – Максимиан смотрел на Констанция.

– Один из лекарей злоупотребляет Вашим доверием.

Император с досадой вздохнул.

– Я так и знал, что их дела совсем не государственной важности. Хорошо, я слушаю вас. Что это за лекарь? Кто он?

– Пантелеймон, как он себя называет.

– Пантелеймон? Да, припоминаю. Это тот самый красивый юноша, который уехал в Никомидию, чтобы похоронить отца?

– Да, это он.

Максимиан усмехнулся.

– Ну и что же натворил этот юноша?

– Он проповедует учение Христа и занимается шарлатанством. Ходят слухи, что, якобы, он исцеляет его именем, поэтому все больные идут к нему. Он обращает их в новую религию, носит старые одежды, словно бродяга, хотя, отец его был рабовладельцем и имел состояние.

– Это – слухи, чем же они подтверждаются?

– Мы сами видели и можем свидетельствовать против него, – сказал молчавший Дафний.

– Что ж, пусть приведут его ко мне.

… – А дальше какая участь постигла живописца? – Пантелеймон ещё раз взглянул на икону со светлым ликом Христа. Руки неизвестного художника тонко запечатлели улыбающийся лик Учителя.

– Он ушёл в Грецию, желая избежать гонений. Сейчас же никто не знает, что с ним.

Пантелеймон взял иконку.

– Точно такую подарила мне когда-то моя мать.

Ермолай налил полную кружку козьего молока, Фессалина пекла свежие лепёшки, которые она затем разламывала и преподносила к столу.

– Выпей-ка это и ложись. Возможно, завтра тебя ждут более серьёзные испытания.

– О чём Вы говорите?

– Ни о чём, ложись.

Пантелеймон выпил молоко, свечи были погашены, пахло свежими лепёшками.

…На заре кто-то сильно долбился в дверь, Ермолай приподнялся со своего скромного довольно жёсткого ложа, встряхнул головой. Стук показался ему очень подозрительным – последователи Учителя входили тихо, со смирением.

– Откройте! – послышалось снаружи.

– Кто это? – прошептал проснувшийся Пантелеймон.

Ермолай пожал плечами:

– Не знаю.

В дверях стояли двое из стражи – один сам начальник охраны Александр Траянский. Он нахмурился, посмотрел на стоявшего перед ним юношу.

– Эй, парень, ты должен пойти сейчас со мной.

– С Вами?

– Император ждёт тебя.

Он обнял пресвитера и молча последовал за стражей.

…В императорском дворце ещё горели факела – их тушили только, когда наступал день. Золото стен с замысловатыми изразцами сверкало в бликах факелов и свечей. Максимиан, облачённый в золотое одеяние, сидел на своём троне, рядом с ним лежал огромный пёс, которому император кидал большие куски мяса. Пёс ловил их на лету и смачно жевал.

Григориан был тут же, он что-то шепнул императору на ухо; Максимиан кивнул, посмотрел на стоявших придворных. В зале только слышалось потрескивание факелов.

– Как чувствует себя императрица?

– Превосходно.

– У неё ничего не болит?

– Нет.

– Ну что ж, хорошо.

Жестом подозвал вошедшего юношу в сопровождении двух стражей. Они отошли в сторону, Пантелеймон приблизился и поклонился.

– Ты не знаешь, почему я вызвал тебя сюда? – спросил Максимиан.

– Нет.

– Слышал я, ты проповедуешь Христа, а римских богов отвергаешь. Так ли это?

– Да.

Максимиан сощурился:

– Я непримирим к новой вере, так как считаю её шарлатанством.

– Доставьте мне самого немощного со всей Византии и попросите своих лекарей исцелить его именами римских богов. Я буду целить его именем Христа. Если больной оздоровеет, ты отпустишь меня.

Император посмотрел на приближённого, тот отвернулся.

– Тебе доставят самого немощного со всей Византии, и если ты исцелишь его за два дня, я отпущу тебя, но ночь эту ты проведёшь в темнице.

…Девушка с горечью смотрела на разбитое параличом тело своего отца, возле которого собрались придворные. Молодой лекарь подал ему выпить какое-то зельё из маленького стеклянного пузырька. Больной выпил с большим трудом с помощью поддерживавших его. Затем он положил руки на его живот и долго держал их; острый взгляд императора следил за каждым движением молодого лекаря, словно хотел заподозрить его в чём-то. Она глядела на его красивое лицо, и сердце её трепетало ещё сильнее.

Пантелеймон прошептал: