Ксения Камикато - Людоед

В окружении белых стен, утяжеленных доской с месячным планом, отрисованным разноцветными маркерами и побуждающими к труду лозунгами, запрятанными под стекла с черными рамочками, коим не доставало такой же черной ленты для их правильной интерпретации, я ощущал какую-то старческую отстраненность. Жужжание потолочных ламп, прерывистая работа кондиционера, обусловленная различностью температуростойкости сотрудников, клокотание телефонных трубок, непрерывающееся стуканье по клавиатурам, а также густое облако парфюма, что терзало горло, вынуждали меня мысленно протащить по всему офису кресло и, разместившись у входа в здание, подобно старому полковнику, мастерившему золотых рыбок, отречься от действительности, предавшись самозабвенному игнорированию. И я бы сделал это, если бы не кабинет Тамилы, ютившийся в углу за прозрачным стеклом, расположение которого относительно моего стола позволяло начальнице отслеживать мою занятость.

Минуты тянулись как резинка трусов, оставляя ждать, когда терпение лопнет и, отразившись внезапным проявлением психа, оставит меня смущенно морозиться под пристальными взглядами десятка прекрасных дам. Голод свирепствовал и, желая перетерпеть нетерпение, я поспешил заправиться остатками кофе, холодным болотцем бултыхавшегося на дне кружки. На руку села жирная муха, поразившая меня своим бесстрашием и заинтересованностью. Скосив улыбку, я подытожил мыслью, что даже если природа скупа на комплементы, она всегда готова указать, где твое место. И стоило мне довершить внутренний монолог, эта распухшая падальщица встряхнулась и скоренько отправилась прочь. Даже ей я оказался не интересен.

В обеденный перерыв гул в офисе обратился жужжанием цикад. Водрузив разноцветные и разнопахнущие контейнеры на столы, мои прекрасные коллеги принялись к групповым обсуждениям тем, никоим образом меня не интересовавших, но сходу краем меня касавшихся, стоило мне выйти в коридор. Говорят, что являясь предметом бурных языковых трелей, человек может чувствовать это, испытывая жар кожного покрова лица и ушей. Напитавшись промозглой погодой еще с самого утра, я был не против отопительных процедур любого рода, потому покинув офис, поспешил перейти дорогу, чтобы нырнуть в бургерную, запрятанную в торговом центре.

Претерпевая ободряющее горение щек, вызванное, по моему личному убеждению, яростными спорами коллег на мой счет, в которых, вполне вероятно, не было никого, кто бы оказался на моей стороне, я пробрался сквозь сутолоку и ступил на эскалатор, пред которым с самого детства испытывал необоснованный страх, боясь ненароком оступиться и с позором получить травму.

Поднявшись на второй этаж, щурясь от яркого освещения, отражающегося от белого кафеля пола и таких же белых позолоченных стен, омраченных лишь пятнами входов в магазины, я побрел заученным путем: прямо вдоль мягко освещенных нор с нижним бельем, сменившихся магазином со спортивной одеждой. Далее мимо закутка с желейными сладостями. Потом налево в обход эскалатора, ведущего на третий этаж. Снова прямо между прибамбасами для кальяна и мужской обувью и мимо тумбочки с элитными часами за три копейки. Следом снова свернул налево и попал в густонаселенный рай фудкорда.

Дождавшись заказ, я приземлился за свободный столик, уместившись лицом к галерее ярких вывесок, обдумывая следующим днем сменить пастбище. За два столика от меня, не отрывая взгляд от телефона, вонзая вилку в зелень, нашпигованную маслинами, откинувшись на спинку стула, все также властно, будто на троне, восседала моя начальница Тамила. Я, торопясь, точно в печь, принялся закидывать в себя разогретую котлету, омоложенную листом зелени, спрессованную мягкими булками и картофельные бруски, смывая все это в общий котел кипяточным капучино, доставившим мне муки боли на всем пути своего следования.

И, видимо, заметив мою страдальческую гримасу, впервые сжалившись, моя начальница, спустя короткий срок, стукнула о мой стол стаканом с трубочкой, устланным крупной испариной, посоветовав поторапливаться, чтобы не нарваться на штраф, что висел над моей шеей дамокловым мечом просто потому что она могла себе это позволить. После вильнув бедрами, сокрушив тем всякое мое сопротивление, она удалилась.

Мне даже вообразилось, что в ней я мог бы закопаться на какое-то время, осесть и дать себе возможность пораскинуть мозгами, надеясь, что эти медленно умирающие сгустки все до единого будут возращены по месту прописки. Будто бы кто-то был в силах помочь собрать меня, тогда как я сам страшился по завершению единоличной сборки обнаружить гору не ввернутых шурупов. Но, хлебнув холодненького, я поостыл, сообразив, что те самые сгустки в формировании этой идеи практически не участвовали. Она была прекрасна как снег. Снег, который я с самого детства ненавидел. И мне представилось пугающе странным такое проявление человеческой души, нашедшее выражение в страстном стремлении к тому, что ее разрушает.

Мне вспомнилось, как во время первого рейса Тамила пыталась занять меня разговорами, стараясь произвести впечатление, вполне возможно, все было вовсе не так, и моя самоуверенность в который раз сыграла со мной не добрую шутку, но как запомнилось, так запомнилось. Начальница, давя на газ, поведала мне несколько занятных и в какой-то мере даже смешных историй. Особенно меня позабавил случай, который, с ее слов, произошел с ней на втором курсе университета. В ту пору она жила в общежитие и, дождавшись, наконец, прибытия своего парня, учившегося в другом городе, пригласила его к себе. Мне было непонятно, зачем, но она стала убеждать меня, что общение их было сугубо платоническим, видимо, не хотела, чтобы я подумал о ней как о малолетней развратнице, но мне и дела не было до подобных умозаключений. Тамила пояснила, окрасившись смущением, что тогда была до безумия в своего иногороднего гостя влюблена и сдуру, получив сообщение о его прибытии, вылетела из комнаты, оставив в ней ключи. Возвратившись с возлюбленным под руку, она столкнулась с безумством соседей – они обстреливали друг друга из водяных пистолетиков, превратив коридор общежития в каток. Сотворив минутное перемирие, Тамила протащила друга до комнаты и обнаружила, что дверь заперта, а ключи ее остались внутри. Тогда, предостерегнув приятеля от необдуманных шагов, она бросилась в разгоревшуюся сызнова битву, дабы отыскать соседку и попросить заветную отмычку. Одна сторона, притушив пыл, подвела ее к оборонительной позиции противоборствующей группировки, которая укрылась за дверьми кухни. Возбудившись нетерпением гостя, Тамила постучала, а следом дернула дверь за ручку. Дверь отварилась, и с двух кастрюль, ледяным потоком на нее выплеснулся тщательно подготовленный контрудар. Соседка и ее напарница с другого этажа оторопели от удивления и виновато исполнили просьбу. А Тамила, оскальзываясь на каждом шагу, вернулась к другу с ключом в руках, стоически претерпевая его скрипучее хихиканье и обдумывая план будущей мести.