Ольга Пустошинская - Осязание

Нина убрала руки и увидела, что у него на лбу осталось красное пятно. Ну да ладно, пройдёт. Она отошла за свой стол, пододвинула чернильницу-непроливайку и стала работать с книгой учёта библиотечного фонда, иногда бросая взгляды на Юрия.

Он сидел и клевал носом, потом встрепенулся, огляделся по сторонам (Нина сделала вид, что с головой ушла в работу), поморгал-поморгал и снова взялся за чтение.

Стали подтягиваться другие читатели, Янина искала на стеллажах книги, заполняла формуляры и уже не обращала внимания на парня. Он ушёл по-английски, положив ей на стол журнал.

– Нина! Нина! – Глаза у Аси размером с блюдца, щёки разрумянились. – Меня Юра в кино пригласил, представляешь?

– Вот это да! Я же говорила, ты ему нравишься. И что ответила?

– Согласилась. В «Октябре» «Музыкальная история» идёт. Говорят, фильм интересный.

Ася лихо крутанулась на каблуках и выбежала из читального зала.

«Так-то лучше… – подумала Янина. – У самого злого человека расцветает лицо, когда ему говорят, что его любят. Стало быть, в этом счастье… Толстой, кажется, сказал».

Шёл май сорок первого года…

После работы Янина зашла в промтоварный магазин, купила спички, туалетное и хозяйственное мыло. Тайком, чтобы не увидела мама, пронесла покупки в свою комнату и спрятала в выдвижном ящике шкафа. Тимошка, растянувшийся поперёк кровати, одним глазом посмотрел на молодую хозяйку.

«Всё запасы делаешь?» – читалось на его морде. Кот зевнул и снова задремал. Нина отодвинула нахала к стенке и прилегла рядом, закинув руки за голову.

Комната у неё небольшая, но это только добавляло уюта. Железная кровать с шишечками застелена нарядным покрывалом, кружевные занавески на окнах смягчали солнечный свет. Над кроватью – новый плюшевый ковёр с оленями.

Деревянный резной комод со стоящей на нём фарфоровой чернильницей в виде узбека в полосатом халате и узбечки, играющих в шашки. Ею не пользовались по прямому назначению – жаль такую красивую вещь! – для чернил имелась обычная стеклянная непроливайка.

Над комодом висела фотография Янины, сделанная в прошлом году. Она ходила в ателье и снялась в белом платье, открывающим руки и частично плечи, красивая причёска позволяла видеть изящную шею и маленькие уши с серёжками капелькой.

Нина улыбнулась, вспомнив, как разволновалась мама, увидев её в этом платье.

– Янь, ты что, в таком виде по улице пойдёшь? Ну-ка, накинь платок. Накинь, говорю!

Платок она не взяла – надела короткую кофточку из такой же материи, сняв её только в ателье.

– Такую красоту не прятать надо, а в музее выставлять, – пошутил фотограф, подкатывая фотоаппарат в жёлтом деревянном корпусе.

На днях приходила Лиля, сидела за столом, бережно поддерживая руками большой живот. Она смирилась с маленьким существом внутри и была по-своему счастлива.

– Колька угомонился, слава богу, – говорила сестра, хрустя молодой редиской, – ночует дома, никуда не ходит. Остепенился, может? Ведь сорок пять годков, не молоденький.

– Да пора уже, – сказала мама, но подумала про седую бороду и беса.

– Квартиру нам обещают в Соцгороде, как дом построят. Своя ванна, кухня… магазин на первом этаже – далеко ходить не надо, – мечтательно проговорила Лиля.

– Это в пятиэтажном доме? – ахнула мать.

– Да. Машке Прониной в новой пятиэтажке квартиру дали, она приглашала на новоселье. Какая там красота… Не смотрите, что окраина, лет через десять самый центр будет. Скоро и мы заживём не хуже других.

– Ребёночка-то как назовёшь? – спросила мать.

– Людмилой.

– А если мальчик родится?

– Нет, – решительно возразила Лиля, – на мальчика я не согласна, Вовка у меня уже есть. Яня обещала, что девочка будет.

– Конечно, девочка, – успокоила Нина, – не переживай.

Мирной жизни было отпущено месяц с небольшим.

***

В воскресенье Нина проснулась с головной болью. Она не торопилась вставать, полежала немного в постели, надеясь, что боль пройдёт. В доме тихо, мать с отцом, наверно, поливают огород. Отец и в выходные вставал рано: носил воду для хозяйственных нужд, колол впрок дрова, чистил в сарае у козы, заготавливал сено.

Янина отбросила одеяло, достала из шкафа рабочие брюки из чёрного сатина и майку, умылась холодной водой у рукомойника. Вытираясь полотенцем, наткнулась взглядом на численник с двумя чёрными двойками. Двадцать второе июня сорок первого года, воскресенье. Почему-то неспокойно стало от этих цифр, сердце ёкало. Она попила воды, не спуская глаз с календаря, и вышла через застеклённую веранду на участок.

Огородик небольшой, но они старались с максимальной пользой использовать каждый клочок земли – хватало и ягод, и овощей, и фруктов.

– Яблок должно быть много в этом году, – сказал отец, уничтожая сорняки под деревом, – если червяк не пожрёт и ветер не собьёт.

Они рыхлили землю и поливали картошку до полудня, а потом зашли в дом, не выдержав палящего солнца. Резко континентальный климат у них на Урале: зима суровая, лето сухое и жаркое.

На кухне тихо бормотал радиоприёмник, вдруг отец насторожился и прибавил звук.

– Что-то важное передают, надо послушать.

«Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление…»

– Заявление опять… цены, что ли, вырастут? – проворчала мама.

«Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города…» – раздавался из приёмника голос Молотова.

Они молча смотрели друг на друга, потрясённые новостью.

«…Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии…»

– Война? Паш, это что, война? – Мать стала бледной как полотно.

– Война, чтоб её! – выругался отец и добавил: – У этого сукина сына не хватило мужества самому сказать народу! Я сейчас вернусь, схожу кое-куда…

Он нахлобучил кепку и вышел за дверь.

– Что же теперь будет, а? Янь, что будет-то? – растерянно спрашивала мать.

Со скрипом открылась незапертая дверца буфета, показывая нутро с плотными рядами мешочков, кульков и банок. Мама посмотрела на них странным взглядом, будто впервые увидела, перевела глаза на скорчившуюся на стуле Нину.

– Ты что, догадывалась?

– Догадывалась…

– А почему нам не сказала?

Янина потёрла лоб:

– Зачем? Чтобы прибавить вам год страхов и переживаний? Не надо… это я несу свой крест.

Мама села на низкую скамейку и стала перебирать мешочки, развязывая каждый и заглядывая внутрь.