Олисава Тугова - Когда поёт Лис

Сами собой бегут без остановки картинки прошедшего дня, который один в один, как и все остальные – отдавать и выбирать по команде якорь, швартоваться, бросать лохматый и негнущийся конец, устанавливать скрипучий трап, подавать руку шагающим пассажирам, таскать в каюту их рюкзаки и чемоданы, драить палубу, зевать в рубке… Вдруг что-то ершистое выбивается из потока мыслей, крутится на месте – а, точно, Малой. Так называли Ванечку – пятилетнего сына капитана. Капитан был вдов и с началом навигации частенько брал сына с собой в плаванье – не желая или не имея возможности оставлять его у родственников. Малой чувствовал себя на теплоходе, как дома. Его стриженая круглая головёнка с торчащими ушами могла обнаружиться в самых непредсказуемых местах, поэтому за ним всегда следовал гувернёр из матросов, назначенный в этот неуставной наряд. В такой должности всё чаще стали замечать Лёньку. Мальчик каким-то чутьем выделил Лиса из остальных и привязался к нему.

Солнце нагрело шлюпочную палубу так, что кажется, будто расплавятся и прилипнут подошвы ботинок. А брезент на зачехлённой шлюпке – как горячая сковородка. Малой касается пальчиком, отдёргивает руку и морщится:

– Адово пекло!

– Это ты откуда таких слов набрался? – Лёнька делает вид, что удивляется.

Малой изображает смущение. И говорит, как по сценарию, пожимая плечами:

– А чего такого-то…

Оба отыгрывают свои роли и вполне довольны друг другом.

– Надень кепку, голову напечёт, – Лис нахлобучивает Ванечке какой-то разноцветный картуз.

Ванечка тут же стягивает его и щетинится:

– Ну и пусть напечёт, чего такого-то?

– Голова заболит, и блевать будешь. Заставят весь день в каюте лежать. Или вообще на берег в больничку спишут.

Это уже не по сценарию. И Малой удивлён.

– Почему?

– Мозг перегреется. Ну… Как мотор…

– Так бы сразу и сказал, – Ванечка садится в тенёк и грустно смотрит в даль:

– Лёнь, а мы все правда умрём?

– Да. Когда-нибудь… Может быть, очень нескоро… – Лёнька садится рядом.

– А почему так?

– Так устроено.

– По-дурацки устроено…

– Не, наоборот, очень мудро. Пожил-пожил, твоё тело устало, состарилось или заболело. Взял – умер. И – раз – новое тело получил, снова родился. А про старое и думать забыл. Удобно же.

– И мама тоже снова родилась?

– Обязательно. Только она уже не помнит, что была твоей мамой.

– И я могу её встретить?

– Можешь, но ты её не узнаешь, она же другая теперь совсем.

– Я узнаю, если увижу. И вообще – здорово это! Я думал, она насовсем умерла, и её червяки съели, как дядя говорит. Хорошо, что всё не так. Ты это точно знаешь?

– Стопудово.

– А у тебя мама есть?

– Нет.

– А папа?

– Нет.

– Ну тебе же не страшно, наверное, ты же большой уже. И можешь один.

– А тебе страшно?

– Страшно. Я боюсь, что папа тоже умрёт. И куда я тогда денусь. Но все говорят, что нельзя бояться. Чего боишься, то и случится. Надо о хорошем думать.

– Я тоже боюсь, Малой. Все боятся, что останутся одни. Это нормально – бояться. Когда страшно – надо посидеть и побояться немного, а ещё лучше – рассказать об этом кому-нибудь. И страх сам пройдет. И тогда можно дальше жить.

– Да, мой страх будто весь рассказался, когда я о нем тебе сказал. И исчез, – Ванечка прислонился к Лёнькиному плечу, закрыл глаза и стал слушать, как шуршат о борт волны. А через некоторое время заговорил уже другим – весёлым и беззаботным голосом:

– Сегодня учебная тревога будет! Я слышал, как папа старпому говорил. Когда все сюда сбегутся шлюпку спускать, старпом, как всегда, спросит, кто из новичков умеет грести. Вот ни за что не признавайся, если умеешь! А то заставит залезть в шлюпку и плавать на ней долго-долго. И будет ругаться.

– А если никто не признается, что умеет?

– Тогда вместо одной – все шлюпки на воду велит спустить. И всю команду в них загонит. Весело, да? Но все потом будут очень злые. Потому что жарко ведь.

– Понятно. Спасибо, Малой, за предупреждение.

По сигналу тревоги Лис метнулся в кубрик за спасжилетом. Матросы расчехляли шлюпку. Старпом интересовался иронично насчет гребцов. И Лёнька вдруг увидел, какая печаль в глазах забившегося в уголок Ванечки, мол, как же можно верить людям, которые врут даже по такому незначительному поводу… Увидел – и решительно заявил: «Ну я чуток умею грести». А потом несколько часов, сидя на вёслах, нарезал кренделя у теплохода под дружный хохот команды.

Время собачьей вахты истекало. Солнце лезло всё выше. Подходили к Рыбинску. Прошли под аркой моста. Лёнька загляделся на золотой шпиль собора. Улыбнулся родным берегам. Потёр кровавые мозоли на ладонях и вдруг вспомнил, как несколько лет назад взял напрокат у хмурого мужика лодочку, чтобы покатать Алину… В тот августовский день рыбинцы праздновали День города. По набережной ходили разноцветные толпы ряженого народа. А двое влюблённых сидели в лодке на середине Волги и были самыми счастливыми из всех.

Лис тряхнул головой, наваждение пропало. Не исчезла только боль в ладонях. Скоро будем шлюзоваться. И вот-вот придут его сменить.

– Вау! Краски! Настоящие! В тюбиках! – восьмилетний Серёжка обеими руками прижимал к груди коробку. Не замечал, что старший брат держит ещё какой-то длинный и лёгкий сверток.

Всю свою сознательную жизнь он мечтал только об одном – рисовать. И чтобы не мешали. Ну, ещё немного – о родителях. Чтобы были живы. Но о родителях мечтали все, это была общая, привычная мечта. А про рисование – только его, Серёжкина.

– Я воздушного змея тебе принёс. Отец рассказывал, что в его время такие умел мастерить любой мальчишка… Пойдём на берег, запустим.

Серёжка покосился на брата. Лёнька помнил родителей. А Серёжка почти нет. Родители жили в Лёньке, говорили его словами, смотрели его глазами. А беспамятного Серёжку бросили.

Завтра Лёньку забирают в армию.

Серёжка вздохнул и затолкал краски под матрас. Придётся идти змея запускать.

На Волге осенний ветер. Интересно, если рисовать песок, то что добавить в охру: жёлтого или немного коричневого… Или даже красного… А вода по тону холоднее, чем небо. Свинцовее. Осенью все цвета тяжелеют. Может, дождём пропитываются…

Лёнька бережно размотал невесомое тело змея, растянутое в рамках, вставил серединную распорку. Положил на ветер. Змей поймал поток, забил хвостом.

Старший сунул младшему катушку:

– Беги и разматывай. Он будет подниматься.

Тяжёлые ботинки вязли в песке. Змей упруго рассекал небо, наискось уходил вверх.

Нитка закончилась. Змей стоял высоко. Дрейфовал. Лёнька смотрел вверх и улыбался. Ветер трепал и закидывал назад его светлый чубчик. Гюйс на плечах тоже лежал на ветре. Лёнька в форме речного училища, хоть уже и не учится там. Наверное, он готов со многим сегодня проститься.