Михаил Лукин - …И вечно радуется ночь

Ого, воздух пахнет… да прямо-таки смердит – нет, вовсе не озоном, и не дымящимся, разлитым по чашкам, кофе – дуэлями, сатисфакциями; воздух так и дребезжит от веселящего звона шпаг, угрюмого треска дуэльных пистолетов, и прочей высокопарной дворянской шелухи…

– Что вы, что вы, дорогой друг, как можно! – уже подпустил в штаны Фюлесанг, любящий сам порассказать за столом, как дважды штурмовал Южный Полюс. – Ведь перед Верденом там, либо Арденнами, Южный Полюс – ничто, не так ли, господин Капитан?

– О чём может быть речь, чёрт побери! – не для женских ушей высказывается Капитан.

Но наши дамы в восторге от Капитана, и уже готовы скушать со всеми потрохами Лёкка, едва бросает тот в сторону новоприбывшего полный сарказма взгляд. Хоть Капитан и норвежец по отцу, но со стороны матери – немец, потомственный вояка, и в последнюю войну был в кайзеровской артиллерии на востоке, получил там несколько ранений (одно или два из которых, несомненно, в темечко), пару железных крестов, которые до сих пор претенциозно носит, а также неприязнь ко всему славянскому, награду посерьёзнее каких-то там нашивок.

– А вот у нас тут есть русский, обратите внимание… – тут же кивает в мою сторону исполненный миролюбивой мудрости господин Фюлесанг.

Тогда гром и молния сотрясают высокую залу кают-компании:

– Русский?! Как, и здесь они??? Да что ж это такое, как можно?! Русские оккупировали Норвегию?! Боже, как позволил ты дожить до этого момента старому солдату, наполовину норвежцу?!

– Нет, они пытались, но мы не позволили! – кричит Фюлесанг. – Встали, как один, плечом к плечу, как настоящие викинги… Ни единого шанса! Этот русский здесь – военнопленный, мы захватили его безоружным, а других уж нет. Взбодритесь, ваше превосходительство!

– Что, бегут? Уже? Ого, вот «храбрецы»! Намылили пятки, черти, и бегут?! Ха-ха! Поддай им жару, солдат, что б запомнили на всю свою жизнь, как шляться по нашим девкам! Заряжай, солдат, слышишь? Ухнем шрапнелью…

Моя национальная принадлежность, ясное дело, «несколько» тяготит дорогого друга-Капитана и, хотя я и «жалкий военнопленный», вместе в одном обществе нам быстро становится находиться не слишком уютно. Враждебный взгляд, присущий исключительно артиллеристу – угрюмый, исподлобья, с прищуром, но острожный (кажется, русские изрядно всыпали его части…) сопровождает меня повсюду. Кажется, за пазухой Капитан держит гранату персонально для меня и немедля бы выдернул чеку, подорвав и меня, и себя заодно, если бы кругом не было милых дам и так хорошо принявших его господ. Ну, пожалуй, за такую героическую смерть лишний крест от Императора Вильгельма полагался бы ему, так что об этом стоит подумать всерьёз.

И не знаю, как насчёт всей Норвегии, но из кают-компании я точно с «позором» ретируюсь…

Но случается неожиданное: вдруг перехвачен Сигвартом и увлекаем в сторонку: «Погодите, погодите, дорогой Лёкк…».

Профессор Сигварт – не обознался ли я? Он наблюдал за мной, он желает отрекомендоваться.

Но к чему эти обхождения? Полагает Лёкка союзником, памятуя, как невольно помог ему тот в спорной ситуации с покойным Шмидтом, ведь так? Либо же заговор, авантюра? Переворот, революция, свержение монархии… О чём ещё, помимо внутренних неурядиц, свидетельствует испарина на лысине, взволнованный вид?!

Но профессору нужно вовсе не это, не желает он и разрушения устоев государства.

– Вот что, дорогой Лёкк, – шепот его проникновенен, вкрадчив, – Не удивляйтесь моим словам: вы – один из немногих здравомыслящих людей здесь, я это давно понял. Я запомнил вас ещё тогда, во время спора со Шмидтом, запомнил и позавидовал вашему самообладанию. Вы не находите, что здесь у нас нет никакого будущего, что здесь мы просто чахнем?

Некоторые время уходит на осмысление происходящего. Затем, протрезвев, обвыкшись, разум сочится мыслями саркастическими, издевательскими: «Браво, профессор! Растёте прямо на глазах! Достало же нескольких месяцев в благословенной обители, чтобы понять тоску, сидящую у изголовья постели вашей и щекочущую, точно старого ленивого кота, за ухом вас, пока вы потягиваетесь, зеваете себе в бородёнку…».

Впрочем, нужно что-то отвечать, и я отвечаю холодно, не особо тяготясь последствиями:

– Нахожу, ей богу! В дурном расположении духа тем паче.

Позади бушует вулкан в кайзеровском мундире со знаками отличия капитана – неясно, от радости либо с горя, что русский так скоро покинул его – оборачиваюсь и подмигиваю ему, и машу рукой на прощание, чтобы ему полегчало… И тогда профессор Сигварт также подмигивает мне, но серьёзно, с хитрецой человека, наверняка знающего какую-то скрытую для всех прочих истину.

– Именно! – торжествует он. – Не подскажите ли, на что нам, в таком случае, решиться?

– Батарея, слушай мою команду! – под гробовое молчание общества командует, безумно вращая глазами, Капитан. – Шрапнелью, по отступающему противнику…

– На что решиться? – смотрю в лицо профессору, и вдруг встречаю самый пристальный взгляд, который когда-либо видывал, и от которого воистину не по себе. – На что сподобиться, хотите сказать? Пишите записку на трёх языках: «Такого-то числа, такого-то года, трёхмачтовое судно «Британия».., записку в бутылку, бутылку – в море на тридцать седьмой параллели…

– …Огонь!!!

– …Авось свезёт вам, и выловит кто поглотившую бутылку акулу…

Робко мотает головой:

– Прошу прощения, туговат на ухо…

Неожиданно оторопеваю: неловко как-то подначивать его, словно бы объект насмешек – собственный брат, что ли… Да ещё и не читавший старика Верна – надо подумать!

– Не важно… – отрезаю, но тут же мягче, податливей: – Что делать НАМ, не имею понятия. Однако же вам (нарочито лукаво подмигиваю ему) … вам, столь хорошо всё осознавшему, стоит, пожалуй, поискать местечко почище скоротать свои деньки.

Бах! – резкий хлопок, за ним грохот – Капитан заехал хлипким стулом в стену и тот – вдребезги.

– Ура! Вперёд! – орёт Фюлесанг. – Победа близка!

Ну, Капитан, вернее всего, напросился…

Затерянное в дебрях бороды лицо тут же искажает забавная гримаса неудовольствия.

– Нет, я теперь говорю вовсе не о другом… – кряхтя, с видимым усилием, выдавливает он из себя, на ходу соображая, как именно назвать место, где мы пребываем, и находится чуть позднее: – …санатории.

Любопытное название – не припомню, чтобы от кого-то ещё слышал его… Впрочем, я и сам-то вряд ли с уверенностью отвечу, как его называть.

– С чего вы взяли, что я имею в виду иное… кхм… место… санаторий? – отзываюсь.

Воодушевляется:

– Тогда что же?

– Э, нет, профессор: право, вы искали общества Лёкка, не Лёкк – вашего, так будьте добры высказаться первым.