Максим Павченко - Заблуждение. Роман про школу. Том 2

Действительно, такая роль достается ему далеко не в первый и, думается, еще не в последний раз. Зачем тогда, спрашивается, он пришел на это собрание? – а это уже его достижение, маленький шаг в аспекте той самой мобильности, по дороге которой он, кажется, только сейчас и начинает передвигаться. Но ведь собрание – это еще и возможность высказаться, а для Димы, как для умного человека, это просто крайне важно. И как прекрасно, что сегодня он здесь, с нами. Едва ли правильно будет говорить о том, что наше уважение к нему повысилось, – ведь ранее мы никогда не принимали его ни за изгоя, ни за дебила, ни за дегенерата… Он просто всегда был для нас чудаком. Но здорово, что и это слово резонно ныне отнести к понятию «компанейский». Вот так, со смешком и с шуткой, мы приходим к понятию «компанейский чудак».

И этот чудак, который на самом деле просто детоподобный подросток, – этот оригинальный подросток, что знаменательно, едва ли не впервые в жизни проявил интерес к личности Кости. Причем не на фоне обыденности, а в самый сложный и тревожный период нашей с Тагановым дружбы. Это ли не повод для уважения? – повод! А повод ли тот факт, что Дима не побоялся выступить перед публикой, хотя всегда являлся крайне стеснительной особой? – да, еще какой повод! Вот так! – два момента, – и мы уже объединены общей проблемой. И Дима Ветров уже и подавно не чудак!

Но, конечно, во время речи Сани, которая, как я уже отметил, некоторым понравилась, Диме впору было застрелиться. И несмотря на то, что Леша, думается, уже успел к тому моменту объяснить новичку едва ли не все основные положения дела о Бандзарте, Ветрову все равно было тяжело так быстро уловить связь между делом и изменениями Кости, тем более что связь эта, действительно, была и остается пока только гипотетической, и мы сами не вполне еще понимаем, насколько она реальна и прочна. Впрочем, конечно, она реальна, ибо Костя, как и вся Компания, причастен к делу о Бандзарте, и именно он, пожалуй, и является главным инициатором его возникновения. Но сути это не меняет, ибо Ветров сидел на своем стуле с широко выпученными глазами, выражавшими стопроцентное удивление, и я даже не буду предполагать, как он в итоге отнесся к словам Сани. Наступило его время, и я уже спешу привести здесь и сейчас записанную в тот день на телефонный диктофон – в знак ценности сей информации – речь Димы Ветрова:

– Послушайте! Я очень рад стоять здесь, перед вами, и надеюсь быть услышанным и понятым… – сказав это, он сделал паузу и начал соображать над тем, что же дальше произнести. Видимо, подходящего слова под рукой не нашлось, и Диме пришлось достать из кармана заранее приготовленную бумажку. Раскрыв ее и увидев нужную фразу, он продолжил: – …и мне искренне хочется, наконец, донести до вас нужные вещи….

«Ну давай, доноси…» – подумал я.

– … Эти вещи есть предположение – точнее, предположения – о поведении господина Таганова. Поведении странном, заставившем меня обратить на него внимание и вызвавшем определенные мысли в голове. А мысли эти есть результат неких раздумий, которым я посвятил определенное время – почти все то время, что вижу Костю изменившимся, – тут Ветров вновь сделал паузу, чтобы осмотреть публику. Публика ответила ему абсолютным молчанием – в зале стояла гробовая тишина, – и я рискну предположить, что такой тишины наш актовый зал ранее еще не содержал.

Ветров же продолжал свою речь, иногда поглядывая на бумажку, но порой пытаясь дополнить свой монолог новыми словами и предложениями:

– И вот сейчас, уже определенное время подумав и, наверно, поняв, что могло послужить причиной такого странного поведения Константина Таганова, я пришел к неким выводам. Выводы же эти не могут и не имеют право быть абсолютно точными, но они являются вполне обдуманными, ибо я внимательнейшим образом проанализировал все факты, на основании которых и сформулировал подобные выводы. Факты – это вещь бесспорная, и, раз уж они случились, то, значит, именно они и могут являться совершенным поводом для того, чтобы заключить некоторые особенности в изменениях Таганова. Особенности эти являются, в свою очередь, следствием тех особенностей характера Константина, о которых сегодня уже не раз говорилось в речах моих товарищей. И не считаю я правильным оспаривать мысли других учащихся, но считаю справедливым отметить, что только глубокий и тонкий анализ ситуации может натолкнуть исследователя на правильные мысли. Важно все обдумать, все понять, все проанализировать, в конце концов! Вот именно поэтому, перед тем как огласить вам свои предположения, я все внимательным образом рассмотрел, чтобы, таким образом, можно было разом исключить все возможные неточности и несостыковки. И только тонкий и глубокий анализ дела может позволить сделать это, и исключительно он может помочь нам проникнуть в суть проблемы. Именно этим методом я и стал решать все вопросы, касающиеся изменений Кости, – и сразу пришел к выводу, что особенности характера Константина и его поведение в прошлом требуют отдельного, тщательного изучения. И что ж, только после растолкования их для себя, только после этого необходимого действия я, наконец, смог подобраться к базисам, на основании которых можно делать самые начальные предположения.

«Еще и базисы?!..» – высердился я про себя.

– Базисы – это необходимая вещь во всем этом деле, – продолжал Дима, – и, подходя к ним, я опирался на те сведения о Константине, что уже имел. Я видел базисы основой теории, но, вообще, полагаю, что нужно отдельно отметить базис как фундамент любой теории. Базисы могут быть разными, и, в зависимости от теории, они допускают возможность опираться на что угодно. Но главное, чтобы это «что угодно» было самой что ни на есть возможной вещью, потому как, в противном случае, основание теории, то есть базис, получится неверным и неправильным. Разумеется, эта вещь не должна быть утопичной, но обязана опираться исключительно на действительно возможные события материального мира. И если данные события случились уже очень много раз, то – логично, – что базис только крепнет. Факты – это основной аргумент базиса, но ведь надо заметить, что любая теория начинается с того, что ее автор фиксирует свое внимание на определенных фактах. Отсюда появляется идея. Идея же есть побудительное начало любой теории.

– Слушай, да рожай уже! С началом или без! – выкрикнул, наконец, Саня.

Тут же и остальные начали выражать свое недовольство монологом Ветрова. Но все к тому шло: было очевидно, что речь его затянулась настолько, насколько не затягивались даже появления Барнштейн на праздничных линейках, – а ведь к сути Дима еще так до сих пор и не подошел. И, наверно, публика только и ждала момента, когда найдется какой-нибудь смельчак, который первым начнет выражать возмущения народа, – чтобы сразу после этого перейти уже к дружной обструкции Димы.